Биография Фет А.А.
Шеншин Афанасий Афанасьевич (он же Фет) - известный русский поэт-лирик. Родился
23 ноября 1820 года неподалеку от города Мценска, Орловской губернии, в деревне
Новоселках, сыном богатого помещика, ротмистра в отставке, Афанасия Неофитовича
Шеншина. Последний женился за границей на лютеранке, но без православного
обряда, вследствие чего брак, законный в Германии, был признан незаконным в
России; когда же в России был совершен обряд православного венчания, будущий
поэт уже проживал под материнской фамилией "Фет" (Foeth), считаясь внебрачным
ребенком; только под старость Фет стал хлопотать об узаконении и получил фамилию
отца. До 14 лет Ш. жил и учился дома, а затем в городе Верро (Лифляндский
губернии), в пансионе Кроммера. В 1837 г. его перевезли в Москву и поместили у
М.П. Погодина; вскоре за тем Ш. поступил в Московский университет, на
историко-филологический факультет. Почти все студенческое время Ш. прожил в
семье своего товарища по университету, будущего литературного критика Аполлона
Григорьева, имевшего влияние на развитие поэтического дара Ш. Уже в 1840 г.
появился в Москве первый сборник стихов Ш.: "Лирический пантеон А. Ф.". Сборник
успеха в публике не имел, но обратил на себя внимание журналистики, и с 1842 г.
в Погодинском "Москвитянине" нередко помещались стихотворения Фета (сохранившего
эту фамилию, в качестве литературного псевдонима, до конца жизни) и А. Д.
Галахов внес некоторые из них в первое же издание своей "Хрестоматии", 1843 г.
Наибольшее литературное влияние на Ш., как лирика, оказывал в то время Гейне.
Желание дослужиться до дворянства побудило Фета поступить на военную службу. В
1845 г. он был принял в кирасирский полк; в 1853 г. перешел в уланский
гвардейский полк; в крымскую кампанию находился в составе войск, охранявших
Эстляндское побережье; в 1858 г. вышел в отставку, подобно своему отцу,
штаб-ротмистром. Дворянских прав Ш., однако, достигнуть тогда не удалось:
необходимый для того ценз повышался по мере того, как Фет повышался по службе.
Тем временем росла его поэтическая слава; успех вышедшей в 1850 г. в Москве
книги "Стихотворения А. Фета" открыл ему в Петербурге доступ в кружок
"Современника", где он познакомился c Тургеневым и В.П. Боткиным; с последним он
подружился, а первый уже в 1856 г. писал Фету: "Что вы мне пишете о Гейне? - вы
выше Гейне!" Позднее Ш. познакомился у Тургенева с Л.Н. Толстым, вернувшимся из
Севастополя. Кружок "Современника" общими силами выбрал, проредактировал и
красиво напечатал новое собрание "Стихотворений А.А. Фета" (Санкт-Петербург,
1856); в 1863 г. оно было переиздано Солдатенковым в двух томах, причем во 2-й
вошли переводы Горация и др. Литературные успехи побудили Ш. оставить военную
службу; к тому же он в 1857 г. женился в Париже на Марье Петровне Боткиной и,
чувствуя в себе практическую жилку, решил посвятить себя, как Гораций, сельскому
хозяйству. В 1860 г. он купил хутор Степановку с 200 десятин земли, в Мценском
уезде, и энергично принялся хозяйничать, живя там безвыездно и лишь зимой
наезжая ненадолго в Москву. В течение десяти с лишком лет (1867 - 1877) Ш. был
мировым судьей и писал в это время в "Русском Вестнике" журнальные статьи о
сельских порядках ("Из деревни"), где выказал себя столь убежденным и цепким
русским "аграрием", что вскоре получил от народнической печати кличку
"крепостника". Хозяином Ш. оказался превосходным, в 1877 г. бросил Степановку и
купил за 105 000 рублей имение Воробьевку в Щигровском уезде, Курской губернии,
близ Коренной Пустыни; под конец жизни состояние Ш. дошло до величины, которую
можно назвать богатством. В 1873 г. за Фетом была утверждена фамилия Ш. со всеми
связанными с нею правами. В 1881 г. Ш. купил в Москве дом и стал приезжать в
Воробьевку на весну и лето уже дачником, сдав хозяйство управляющему. В это
время довольства и почета Ш. с новой энергией принялся за поэзию оригинальную и
переводную, и за мемуары. Он издал в Москве: четыре сборника лирических
стихотворений "Вечерние огни" (1883, 1885, 1888, 1891) и переводы Горация
(1883), Ювенала (1885), Катулла (1886), Тибулла (1886), Овидия (1887), Виргилия
(1888), Проперция (1889), Персия (1889) и Марциала (1891); перевод обеих частей
"Фауста" Гете (1882 и 1888); написал мемуары "Ранние годы моей жизни, до 1848
г." (издание уже посмертное, 1893) и "Мои воспоминания, 1848 - 1889 г." (в двух
томах, 1890); перевод сочинений А. Шопенгауэра: 1) о четвертом корне закона
достаточного основания и 2) о воле в природе (1886) и "Мир, как воля и
представление" (2-е издание - 1888 г.). 28 и 29 января 1889 г. торжественно
отпразднован в Москве юбилей 50-летней литературной деятельности Фета; вскоре
после того ему было Высочайше пожаловано звание камергера. Скончался Ш. 21
ноября 1892 г. в Москве, не дожив двух дней до 72 лет; похоронен в родовом
имении Шеншиных селе Клейменове, в Мценском уезде, в 25 верстах от Орла.
Посмертные издания его оригинальных стихотворений: в двух томах - 1894 г.
("Лирические стихотворения А. Фета", Санкт-Петербург, с биографией, написанной
К. Р. и под редакцией К. Р. и Н.Н. Страхова ) и в трех томах - 1901 г. ("Полное
собрание стихотворений", Санкт-Петербург, под редакцией Б.В. Никольского ). Как
личность, Ш. представляет собой своеобразный продукт русской помещичьей и
дворянской дореформенной среды; в 1862 г., Тургенев называет Ш., в письме к
нему, "закоренелым и остервенелым крепостником и поручиком старинного закала". К
своему узаконению он относился с болезненным самолюбием, вызывавшим насмешку
того же Тургенева, в письме к Ш. 1874 г. "как Фет, вы имели имя; как Шеншин, вы
имеете только фамилию". Другие отличительные черты его характера - крайний
индивидуализм и ревнивое отстаивание своей самостоятельности от посторонних
влияний; так, например, путешествуя по Италии, он завешивал окна, чтобы не
смотреть на тот вид, любоваться которым приглашала его сестра, а в России он
убежал однажды от жены, из концерта Бозио, вообразив, что его "обязывают"
восхищаться музыкой! В пределах семьи и дружеского кружка Ш. отличался мягкостью
и добротой, о которых неоднократно, с большой и искренней похвалой, отзываются в
письмах к И. Тургенев, Л. Толстой, В. Боткин и др. Индивидуализмом объясняется и
практичность Ш., и его ярая борьба с потравами и покосами, о которой он наивно
докладывал публике в своих журнальных статьях "Из деревни", в ущерб собственной
своей репутации. Этим же обуславливается равнодушие, какое обнаруживает Ш. в
своих "воспоминаниях" к великим политическим "вопросам", волновавшим его
современников. О событии 19 февраля 1861 г. Ш. говорит, что оно не возбудило в
нем ничего, "кроме детского любопытства". Впервые услыхав чтение "Обломова", Ш.
заснул от скуки; он скучал за "Отцами и детьми" Тургенева, а роман "Что делать"
привел его в ужас, и он написал полемическую статью в "Русский Вестник" Каткова,
но столь резкую, что даже Катков не решился ее напечатать. По поводу знакомства
Тургенева с опальным Шевченком, Ш. отметил в своих "воспоминаниях": недаром
"приходилось слышать, что Тургенев n'etait pas un enfant de bonne maison"!
Шеншин не возвышался даже до понимания литературно-сословных интересов; суждения
Ш. об обществе "Литературный фонд", по отзыву Тургенева (в 1872 г.), "говоря без
прикрас, возмутительны"; "было бы великим счастьем, если бы действительно вы
были самым бедным русским литератором"! - прибавляет Тургенев. В 1870-х годах в
переписке Тургенева и Ш. встречается все больше и больше резкостей ("вы
нанюхались Катковского прелого духа!", писал в 1872 г. Тургенев) и разница в
политических убеждениях, наконец, повела к разрыву, о котором больше всего
скорбел сам Фет. В 1878 г. Тургенев возобновил переписку с Ш. и с грустной
иронией пояснил ему: "старость, приближая нас к окончательному упрощению,
упрощает все жизненные отношения; охотно пожимаю протянутую вами руку"... Говоря
в своих "воспоминаниях" о своей деятельности, как мирового судьи, поэт выражает
полное презрение к законам вообще и к законам о подсудности в частности. Как
поэт, Фет значительно возвышается над Ш. - человеком. Кажется, будто самые
недостатки человека превращаются в достоинства поэта: индивидуализм способствует
самоуглублению и самонаблюдению, без которых немыслим именно лирик, а
практицизм, неразлучный с материализмом, предполагает наличность той чувственной
любви к бытию, без которой невозможна яркая образность, столь ценная в
оригинальной лирике Ш. и в переводной его поэтике (в переводах Горация и других
античных классиков). Главная литературная заслуга Ш. - в оригинальной его
лирике. Ш. никогда не забывает правила Вольтера "le secret d'ennyer c'est celui
de tout dire" и той "надписи" (tabula votiva) Шиллера "Художник", которая (в
переводе Минского) гласит: "Мастера прочих искусств по тому, что он высказал,
судят; мастер лишь слога блестит знаньем, о чем умолчать". Ш. рассчитывает
всегда на вдумчивого читателя и помнит мудрое правило Аристотеля, что в
наслаждении красотой есть элемент наслаждения мышлением. Лучшим его
стихотворениям всегда присущ лаконизм. Пример - следующее восьмистишие из
"Вечерних огней": "Не смейся, не дивися мне в недоуменье детски-грубом, что
перед этим дряхлым дубом я вновь стою по старине. Немного листьев на челе
больного старца уцелели; но вновь с весной прилетели и жмутся горлинки в дупле".
Тут поэт не договаривает того, что сам он подобен дряхлому дубу, жизнерадостные
мечты в его сердце - горлинкам в дупле; читатель должен сам догадаться об этом -
и читатель догадывается легко и с удовольствием, так как стилистический лаконизм
Фета тесно связан с поэтическим символизмом, т. е. с красноречивым языком
образов и картинных параллелей. Второе достоинство Фета как лирика, тесно
связанное с его символизмом, это - его аллегоризм, т. е. умение, точно обозначив
в заглавии предмет песнопения, подбирать к нему удачные поэтические сравнения,
оживляющие интерес к прозаическому явлению; примеры - стихотворения "На железной
дороге" (сравнение железнодорожного поезда с "огненным змеем") и "Пароход"
(сравнение парохода с "злым дельфином"). Третья добродетель великого лирика -
умение небрежно набрасывать слова, картины и образы, не связывая их
стилистически, в полной уверенности, что внутренняя связь даст в результате то,
что называется настроением; общеизвестные примеры: "шепот... робкое дыханье...
трели соловья"... и т. д. и "чудная картина, как ты мне родна: белая равнина...
полная луна"... и т. д. Такие стихотворения особенно удобны для музыки, а именно
для романса. Неудивительно, что, с одной стороны, Фет целый разряд своих
стихотворений обозначил словом "мелодии", а с другой стороны, многие
стихотворения Фета иллюстрированы музыкой композиторами русскими ("Тихая
звездная ночь", "На заре ты ее не буди", "Не отходи от меня", "Я тебе ничего не
скажу", музыка Чайковского, и т. д.) и иностранными (та же "Тихая звездная
ночь", "Шепот, робкое дыханье" и "Я долго стоял неподвижно", музыка госпожи
Виардо). Четвертое положительное качество лирики Фета - его версификация,
ритмически разнообразная, благодаря разнообразию в числе стоп одного и того же
размера (пример: "Тихо вечер догорает" - 4-стопный ямб, "Горы золотые" -
3-стопный и т. д., в том же порядке) и с удачными попытками новаторства в
комбинации двухсложных размеров с трехсложными, например, ямба с амфибрахием,
что давно уже практикуется в немецком стихосложении, теоретически допускалось у
нас на Руси уже Ломоносовым, но в русском стихосложении до Фета встречалась
очень редко (пример из "Вечерних огней", 1891 г.: "Давно в любви отрады мало" -
4-стопный ямб - "без отзыва вздохи, без радости слезы" - 4-стопный амфибрахий и
т. д. в том же порядке). Все названные достоинства присущи всей вообще области
Фетовской оригинальной лирике, независимо от ее содержания. Иногда, однако, Фет
теряет чувство меры и, обходя Сциллу чрезмерной ясности и прозаичности, попадает
в Харибду чрезмерной темноты и поэтической напыщенности, игнорируя завет
Тургенева относительно того, что "недоумение - враг эстетического наслаждения",
и забывая, что в словах Шиллера о мудром умалчивании надо подчеркивать слово
"мудрое" и что Аристотелевское "наслаждение мышлением" исключает головоломную
работу над стихами-шарадами и стихами-ребусами. Например, когда в "Вечерних
огнях" Фет, воспевая красавицу, пишет: "Налету весенних порывов подвластный,
дохнул я струей и чистой и страстной у пленного ангела с веющих крыл", то
невольно вспоминаются слова Тургенева в письме в Фету 1858 г.: "Эдип,
разрешивший загадку Сфинкса, завыл бы от ужаса и побежал бы прочь от этих двух
хаотически-мутно-непостижимых стихов". Об этих неясностях Фетовского стиля
следует упомянуть уже потому, что им подражают русские декаденты. По содержанию
своему, оригинальная поэтика Ш. может быть подразделена на лирику настроений: 1)
любовных, 2) природных, 3) философских и 4) социальных. Как певец женщины и
любви к ней, Фет может быть назван славянским Гейне; это Гейне незлобивый, без
социальной иронии и без мировой скорби, но столь же тонкий и нервный, и даже еще
более нежный. Если Фет часто говорит в своих стихах о "благоуханном круге",
окружающим женщину, то и его любовная лирика - тесная область благоуханий,
идеалистической красоты. Трудно вообразить себе более рыцарственно-нежное
поклонение перед женщиной, чем в стихах у Фета. Когда он говорит усталой
красавице (в стихотворении: "На двойном стекле узоры"): "Ты хитрила, ты
скрывала, ты была умна: ты давно не отдыхала, ты утомлена. Полон нежного
волненья, сладостной мечты, буду ждать успокоенья чистой красоты"; когда он,
видя влюбленную чету, чувства которой не поддаются выражению, с живейшим
волнением восклицает (в стихотворении "Она - ему образ мгновенный", 1892): "Да
кто это знает, да кто это выскажет им?"; когда трубадур поет с бодрым весельем
утреннюю серенаду: "Я пришел к тебе с приветом" и с тихой нежностью вечернюю
серенаду "Тихо вечер догорает"; когда он с истеричностью страстно влюбленного
заявляет своей возлюбленной (в стихотворении "О, не зови!"), что ей не надо
звать его словами: "И не зови - но песню наудачу любви запой; на первый звук я,
как дитя, заплачу, и - за тобой!"; когда он зажигает перед женщиной свои
"вечерние огни" "коленопреклонный и красотой умиленный" (стихотворение 1883 г.
"Полонянскому"); когда он же (в стихотворении "Если радует утро тебя") просит
деву: "подари эту розу поэту" и обещает ей в обмен вечно-душистые стихи, "стихе
умиленном найдешь эту вечно-душистую розу", - возможно ли тогда не восхищаться
этой любовной лирикой, и не готова ли повторить, читая Фета, благодарная русская
женщина восклицание Евы в "Нюрнбергских мейстерзингерах" Рихарда Вагнера,
увенчивающей лаврами своего трубадура, Вальтера: "Никто, кроме тебя, не может
домогаться любви с таким обаянием!" ("Keiner, wie du, so suss zu werben mag!").
Удачных любовно-лирических стихотворений у Ш. очень много; их можно считать чуть
ли не десятками. Большой знаток и ценитель природы вообще и русской в
особенности, Фет создал целый ряд шедевров и в сфере лирики природных
настроений; эту лирику следует искать у него под рубриками "Весна. Лето. Осень.
Снега. Море". Кому не известны по хрестоматиям стихотворения "Печальная берега у
моего окна", "Теплый ветер тихо веет, жизнью свежей дышит степь", "На Днепре в
половодье" ("Светало. Ветер гнул упругое стекло")? А сколько еще у Фета
стихотворений менее известных, но подобных же и не худших! Природу он любит во
всей ее совокупности, не только пейзаж, но и царство растительное, и животное во
всех деталях; поэтому у него так хороши стихотворения "Первый ландыш", "Кукушка"
(1886) и "Рыбка" ("Тепло на солнышке", известна по хрестоматиям). Разнообразие
природных настроений у Фета поразительно; ему одинаково удаются и осенние
картинки (например "Хандра", с заключительными ее стихами: "Над дымящимся
стаканом остывающего чаю, слава Богу! понемногу, будто вечер, засыпаю".) и
весенняя (например, "Весна на дворе", с оптимистическим заключением: "В эфире
песнь дрожит и тает, на глыбе зеленеет рожь - и голос нежный напевает: еще весну
переживешь!"). В области этого рода лирики Фет стоит наравне с Тютчевым, этим
русским пантеистом или, точнее, панпсихистом, одухотворяющим природу. Заметно
ниже Тютчева Фет в своих лирических стихотворениях, посвященных философским
созерцаниям; но искренно религиозный поэт, писавший свои "воспоминания" с целью
проследить в своей жизни "перст Божий", в "Вечерних огнях" дал несколько
прекрасных образцов отвлеченной философски-религиозной лирики. Таковы
стихотворения "На корабле" (1857), "Кому венец: богине ль красоты" (1865), "Не
тем Господь могуч, непостижим" (1879), "Когда Божественный бежал людских речей"
(1883), "Я потрясен, когда кругом" (1885) и т. д. Характерно для поэтики Фета
следующее различие между ним и Лермонтовым : в стихотворении "На воздушном
океане" (в "Демоне") Лермонтов воспевает байроническое бесстрастие небесных
светил, в стихотворении "Молятся звезды" (в "Вечерних огнях") Фет воспевает
кроткое и христиански-религиозное сострадание звезд к людям ("Слезы в алмазном
трепещут их взоре, - все же безмолвно горят их молитвы"); у Лермонтова есть
мировая скорбь, у Фета - лишь мировая любовь. Эта мировая любовь Фета, однако,
не глубока, ибо она не в силах объять человечество и современно Ш. русское
общество, волновавшееся в 1860-е годы широкими, до известной степени
общечеловеческими вопросами. Социальная лирика Фета очень слаба. Вместе с
Майковым и Полонским он решил вовсе игнорировать гражданскую поэзию,
провозглашая ее парией среди других родов лирики. Поминалось всуе имя Пушкина;
проповедовалась теория "искусства для искусства", совершенно произвольная,
отождествлявшая с "искусством для искусства" искусство без социальной тенденции,
без социального содержания и значения. Фет разделил это печальное заблуждение:
"Вечерние огни" оказались снабженными совершенно непоэтическими предисловиями на
темы об "искусстве для искусства", а в "Стихотворениях на случай" зазвучали
резкие отголоски Катковских передовиц. В стихотворении "К памятнику Пушкина"
(1880) Ш., например, так характеризует современное ему русское общество:
"Торжище... где - гам и теснота, где здравый русский смысл примолк, как сирота,
всех громогласней - там, убийца и безбожник, кому печной горшок - всех помыслов
предел!". В стихотворении "Перепел" (1885) Ш. хвалит "умную" литературную
"синичку", которая "тихо и умно сжилась с "железной клеткой", тогда как
"перепел" от "железных игол" себе "только лысину напрыгал"! Особое, не очень
значительное место в литературной деятельности Ш. занимают его многочисленные
переводы. Они отличаются дословностью, но слог их значительно напряженнее,
искусственнее и не правильнее, чем в оригинальной лирике Фета. Ш. упустил из
виду основной прием лучшего из русских стихотворных переводчиков, Жуковского :
переводить мысль, а не выражение подлинника, заменяя эти выражения
равносильными, но составленными в духе русского языка; Жуковский этим приемом
достигал легкости и грации своего переводного стиха, почти не нуждавшегося в
комментариях, которыми Фет слишком уж обильно уснащает свои переводы античных
классиков. Тем не менее это все-таки лучшие стихотворные переводы из всех
других, имеющихся на русском литературном рынке и посвященных истолкованию тех
же авторов. Особенно известны Фетовские переводы Горация, которого Ш. переводил
видимо con amore, смакуя эпикурейскую поэзию античного лирика-помещика и
мысленно проводя параллели между идиллическим благодушечаньем Горация и
собственным деревенским житьем-бытьем. Обладая отличным знанием немецкого языка,
Ш. очень успешно перевел Шопенгауэра и "Фауста" Гете. В итоге, лучшая часть
оригинальной лирики Фета обеспечивает за ним весьма видное место не только в
русской, но и в западноевропейской поэзии XIX века. Лучшие статьи о Фете: В. П.
Боткина (1857), Владимира Соловьева ("Русское Обозрение", 1890, Љ 12) и Р.
Дистерло (в том же журнале).
|
| Статистика | 
Онлайн всего: 3 Гостей: 3 Пользователей: 0 |
| Terra Elegance |  |
|
