Биография Пастернак Б.Л.
ПАСТЕРНАК, БОРИС ЛЕОНИДОВИЧ (1890–1960), русский поэт, прозаик, переводчик.
Родился 10 февраля 1890 в Москве.
Начиналось же все с музыки. И
живописи. Мать будущего поэта Розалия Исидоровна Кауфман была замечательной
пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна. Отец – Леонид Осипович Пастернак,
знаменитый художник, иллюстрировавший произведения Льва Толстого, с которым был
тесно дружен.
Дух творчества жил в квартире Пастернаков на правах
главного, всеми боготворимого члена семьи. Здесь часто устраивались домашние
концерты с участием Александра Скрябина, которого Борис обожал. «Больше всего на
свете я любил музыку, больше всех в ней – Скрябина», – вспоминал он
впоследствии. Мальчику прочили карьеру музыканта. Еще в пору учебы в гимназии он
прошел 6-летний курс композиторского факультета консерватории, но... В 1908
Борис оставил музыку – ради философии. Он не мог себе простить отсутствие
абсолютного музыкального слуха.
Юноша поступил на философское отделение
историко-филологического факультета Московского университета. Весной 1912 на
скопленные матерью деньги он поехал продолжать учебу в немецкий город Марбург –
центр тогдашней философской мысли. «Это какое-то глухое напряжение архаического.
И это напряжение создает все: сумерки, душистость садов, опрятное безлюдье
полдня, туманные вечера. История становится здесь землею», – так Пастернак
описывал полюбившийся навеки город в одном из писем на родину.
Глава
марбургской школы философов-неокантианцев Герман Коген предложил Пастернаку
остаться в Германии для получения докторской степени. Карьера философа
складывалась как нельзя более удачно. Однако и этому началу не суждено было
осуществиться. Молодой человек впервые серьезно влюбляется в бывшую свою ученицу
Иду Высоцкую, заехавшую вместе с сестрой в Марбург, чтобы навестить Пастернака.
Всем его существом завладевает Поэзия.
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, –
Но поздно, я сдрейфил,
и вот мне – отказ.
Как жаль ее слёз! Я святого блаженней.
Я
вышел на площадь. Я мог быть сочтён
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значеньи своём
подымалась.
(Марбург)
Стихи приходили и раньше, но лишь теперь
их воздушная стихия нахлынула столь мощно, неодолимо, взахлеб, что стало
невозможно ей противостоять. Позже в автобиографической повести Охранная грамота
(1930) поэт попытался обосновать свой выбор, а заодно дать определение этой
овладевшей им стихии – сквозь призму философии: «Мы перестаем узнавать
действительность. Она предстает в какой-то новой категории. Категория эта
кажется нам ее собственным, а не нашим состоянием. Помимо этого состояния все на
свете названо. Не названо и ново только оно. Мы пробуем его назвать. Получается
искусство».
По возвращении в Москву Пастернак входит в литературные
круги, в альманахе Лирика впервые напечатаны несколько не переиздававшихся им
впоследствии стихотворений. Вместе с Николаем Асеевым и Сергеем Бобровым поэт
организовывает группу новых или «умеренных» футуристов – «Центрифуга».
В
1914 вышла первая книга стихов Пастернака – Близнец в тучах. Название было, по
словам автора, «до глупости притязательно» и выбрано «из подражания
космологическим мудреностям, которыми отличались книжные заглавия символистов и
названия их издательств». Многие стихотворения этой, а также следующей (Поверх
барьеров, 1917) книг поэт впоследствии значительно переработал, другие никогда
не переиздавал.
В том же, 1914, он познакомился с Владимиром Маяковским,
которому суждено было сыграть огромную роль в судьбе и творчестве раннего
Пастернака: «Искусство называлось трагедией, – писал он в Охранной грамоте. –
Трагедия называлась Владимир Маяковский. Заглавье скрывало гениально простое
открытие, что поэт не автор, но – предмет лирики, от первого лица обращающейся к
миру».
«Время и общность влияний» – вот что определило взаимоотношения
двух поэтов. Именно схожесть вкусов и пристрастий, перерастающая в зависимость,
неизбежно подтолкнула Пастернака к поиску своей интонации, своего взгляда на
мир.
Марина Цветаева, посвятившая Пастернаку и Маяковскому статью Эпос и
лирика современной России (1933), определяла разницу их поэтик строчкой из
Тютчева: «Все во мне и я во всем». Если Владимир Маяковский, писала она, – это
«я во всем», то Борис Пастернак, безусловно – «все во мне».
Действительное «лица необщее выраженье» было обретено в третьей по счету
книге – Сестра моя – жизнь (1922). Не случайно, что с нее Пастернак вел отсчет
своему поэтическому творчеству. Книга включила стихи и циклы 1917 и была, как и
год их создания, поистине революционной – но в другом, поэтическом значении
этого слова:
Это – круто налившийся свист,
Это – щёлканье
сдавленных льдинок,
Это – ночь, леденящая лист,
Это – двух
соловьёв поединок.
(Определение поэзии)
Новым в этих стихах было
все. Отношение к природе – как бы изнутри, от лица природы. Отношение к
метафоре, раздвигающей границы описываемого предмета – порой до необъятности.
Отношение к любимой женщине, которая...вошла со стулом, / Как с полки, жизнь мою
достала / И пыль обдула.
Подобно «запылившейся жизни» в данных строках,
все явления природы наделены в творчестве Пастернака не свойственными им
качествами: гроза, рассвет, ветер очеловечиваются; трюмо, зеркало, рукомойник
оживают – миром правит «всесильный бог деталей»:
Огромный сад тормошится
в зале,
Подносит к трюмо кулак,
Бежит на качели, ловит, салит,
Трясёт – и не бьёт стекла!
(Зеркало)
«Действие
Пастернака равно действию сна, – писала Цветаева. – Мы его не понимаем. Мы в
него попадаем. Под него попадаем. В него – впадаем... Мы Пастернака понимаем
так, как нас понимают животные». Любой мелочи сообщается мощный поэтический
заряд, всякий сторонний предмет испытывает на себе притяжение пастернаковской
орбиты. Это и есть «все во мне».
Эмоциональную струю Сестры моей –
жизни, уникального в русской литературе лирического романа, подхватила следующая
книга Пастернака Темы и вариации (1923). Подхватила и приумножила:
Я не
держу. Иди, благотвори.
Ступай к другим. Уже написан Вертер,
А в
наши дни и воздух пахнет смертью:
Открыть окно, что жилы отворить.
(Разрыв)
Между тем, эпоха предъявляла к литературе свои жестокие
требования – «заумная», «маловразумительная» лирика Пастернака была не в чести.
Пытаясь осмыслить ход истории с точки зрения социалистической революции,
Пастернак обращается к эпосу – в 20-х годах он создает поэмы Высокая болезнь
(1923–1928), Девятьсот пятый год (1925–1926), Лейтенант Шмидт (1926–1927), роман
в стихах Спекторский (1925–1931). «Я считаю, что эпос внушен временем, и
потому... перехожу от лирического мышления к эпике, хотя это очень трудно», –
писал поэт в 1927.
Наряду с Маяковским, Асеевым, Каменским, Пастернак
входил в эти годы в ЛЕФ («Левый фронт искусств»), провозгласивший создание
нового революционного искусства, «искусства-жизнестроения», должного выполнять
«социальный заказ», нести литературу в массы. Отсюда обращение к теме первой
русской революции в поэмах Лейтенант Шмидт, Девятьсот пятый год, отсюда же
обращение к фигуре современника, обыкновенного «человека без заслуг», ставшего
поневоле свидетелем последней русской революции, участником большой Истории – в
романе Спекторский. Впрочем, и там, где поэт берет на себя роль повествователя,
ощущается свободное, не стесненное никакими формами дыхание лирика:
То
был двадцать четвёртый год. Декабрь
Твердел, к окну витринному
притёртый.
И холодел, как оттиск медяка
На опухоли тёплой и
нетвёрдой.
(Спекторский)
Привыкшему руководствоваться правотою
чувств, Пастернаку с трудом удается роль «современного» и «своевременного»
поэта. В 1927 он покидает ЛЕФ. Ему претит общество «людей фиктивных репутаций и
ложных неоправданных притязаний» (а подобных деятелей хватало среди ближайшего
окружения Маяковского); кроме того, Пастернака все меньше и меньше устраивает
установка лефовцев «искусство – на злобу дня».
В начале 30-х годов его
поэзия переживает «второе рождение». Книга с таким названием вышла в 1932.
Пастернак вновь воспевает простые и земные вещи: «огромность квартиры, наводящей
грусть», «зимний день в сквозном проеме незадернутых гардин», «пронзительных
иволог крик», «вседневное наше бессмертье»... Однако и язык его становится иным:
упрощается синтаксис, мысль кристаллизуется, находя поддержку в простых и емких
формулах, как правило, совпадающих с границами стихотворной строки. Поэт в корне
пересматривает раннее творчество, считая его «странной мешаниной из отжившей
метафизики и неоперившегося просвещенства». Под конец своей жизни он делил все,
что было им сделано, на период «до 1940 года» и – после. Характеризуя первый в
очерке Люди и положения (1956–1957), Пастернак писал: «Слух у меня тогда был
испорчен выкрутасами и ломкою всего привычного, царившими кругом. Все нормально
сказанное отскакивало от меня. Я забывал, что слова сами по себе могут что-то
заключать и значить, помимо побрякушек, которыми их увешали... Я во всем искал
не сущности, а посторонней остроты». Однако уже в 1931 Пастернак понимает, что:
Есть в опыте больших поэтов Черты естественности той, Что невозможно, их
изведав, Не кончить полной немотой. В родстве со всем, что есть, уверясь, И
знаясь с будущим в быту, Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную
простоту. (Волны) «Черты естественности той» во Втором рождении настолько
очевидны, что становятся синонимом абсолютной самостоятельности, выводящей поэта
за рамки каких бы то ни было установлений и правил. А правила игры в 30-е годы
были таковы, что нормально работать и при этом оставаться в стороне от «великой
стройки» стало невозможно. Пастернака в эти годы почти не печатают. Поселившись
в 1936 на даче в Переделкине, он, чтобы прокормить свою семью, вынужден
заниматься переводами. Трагедии Шекспира, Фауст Гете, Мария Стюарт Шиллера,
стихи Верлена, Байрона, Китса, Рильке, грузинские поэты... Эти работы вошли в
литературу на равных с его оригинальным творчеством. В военные годы, помимо
переводов, Пастернак создает цикл Стихи о войне, включенный в книгу На ранних
поездах (1943). После войны он опубликовал еще две книги стихов: Земной простор
(1945) и Избранные стихи и поэмы (1945). В 1930–1940 годы Пастернак не устает
мечтать о настоящей большой прозе, о книге, которая «есть кубический кусок
горячей, дымящейся совести». Еще в конце 10-х годов он начал писать роман,
который, не будучи завершенным, стал повестью Детство Люверс – историей
взросления девочки-подростка. Повесть получила высокую оценку критики. Поэт
Михаил Кузмин даже поставил ее выше пастернаковской поэзии, а Марина Цветаева
назвала повесть «гениальной». И вот с 1945 по 1955 годы в муках, не пишется –
рождается роман Доктор Живаго, во многом автобиографическое повествование о
судьбе русской интеллигенции в первой половине ХХ в., особенно в годы
Гражданской войны. Главный персонаж – Юрий Живаго – это лирический герой поэта
Бориса Пастернака; он врач, но после его смерти остается тонкая книжка стихов,
составившая заключительную часть романа. Стихотворения Юрия Живаго, наряду с
поздними стихотворениями из цикла Когда разгуляется (1956–1959) – венец
творчества Пастернака, его завет. Слог их прост и прозрачен, но от этого
нисколько не бедней, чем язык ранних книг: Снег на ресницах влажен, В твоих
глазах тоска, И весь твой облик слажен Из одного куска. Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму, Тебя вели нарезом По сердцу моему. (Свидание) К этой
чеканной ясности поэт стремился всю жизнь. Теми же поисками в искусстве озабочен
и его герой, Юрий Живаго: «Всю жизнь мечтал он об оригинальности сглаженной и
приглушенной, внешне неузнаваемой и скрытой под покровом общеупотребительной и
привычной формы, всю жизнь стремился к выработке того сдержанного,
непритязательного слога, при котором читатель и слушатель овладевают
содержанием, сами не замечая, каким способом они его усваивают. Всю жизнь он
заботился о незаметном стиле, не привлекающем ничьего внимания, и приходил в
ужас от того, как он еще далек от этого идеала». В 1956 Пастернак передал роман
нескольким журналам и в Гослитиздат. В том же году Доктор Живаго оказался на
Западе и спустя год вышел по-итальянски. Спустя еще год роман увидел свет в
Голландии – на сей раз по-русски. На родине атмосфера вокруг автора накалялась.
20 августа 1957 Пастернак писал тогдашнему партийному идеологу Д.Поликарпову:
«Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов
принять любое». В 1958 Пастернак был удостоен Нобелевской премии – «за
выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и на традиционном поприще
великой русской прозы». С этого момента началась травля писателя на
государственном уровне. Вердикт партийного руководства гласил: «Присуждение
награды за художественно убогое, злобное, исполненное ненависти к социализму
произведение – это враждебный политический акт, направленный против Советского
государства». Пастернака исключили из Союза советских писателей, что означало
литературную и общественную смерть. От почетной награды поэт вынужден был
отказаться. В России Доктор Живаго был напечатал лишь в 1988, спустя почти 30
лет после смерти автора 30 мая 1960 в Переделкине. Поставив точку в романе,
Пастернак подвел и итог своей жизни: «Все распутано, все названо, просто,
прозрачно, печально. Еще раз... даны определения самому дорогому и важному,
земле и небу, большому горячему чувству, духу творчества, жизни и смерти...».
|
| Статистика | 
Онлайн всего: 4 Гостей: 4 Пользователей: 0 |
| Terra Elegance |  |
|
