Биография Кузнецов Ю.П.
КУЗНЕЦОВ, Юрий Поликарпович (1941-2003), поэт. Родился 11 февраля 1941 года в
станице Ленинградская Краснодарского края. Отец – кадровый военный, мать –
школьная учительница.
После того, как в 1941 г. отец Кузнецова ушел на
фронт, семья отправилась на его родину в село Александровское на Ставрополье, а
чуть позднее перебралась в Тихорецк. Там в доме деда и бабушки прошло детство и
ранняя юность Кузнецова. Отец в 1944 г. погиб в Крыму и воспоминания о нем, а
также о войне, по признанию Кузнецова, стали важнейшими мотивами его поэзии
(первые стихи написаны в девятилетнем возрасте).
После школы Кузнецов
служил в армии (1961-1964), работал инспектором детской комнаты милиции
(1964-1965), в редакции газеты «Комсомолец Кубани» (1965-1966). Один год
проучился в Кубанском университете (Краснодар).
В 1965 г. поступил в
Литературный институт им. А.М. Горького, который закончил в 1970 (занимался в
поэтическом семинаре С.С. Наровчатова). После недолгого пребывания на родине,
Кузнецов в том же году вернулся в Москву. Работал редактором в издательстве
«Современник» (1971-1976). В 1974 г. вступил в Союз писателей СССР, в 1975 – в
КПСС.
Тогда же резко меняется поэтика Кузнецова. По всей вероятности,
ощущение надвигающейся вселенской катастрофы впервые явилось в период Карибского
кризиса (с 1961 по 1963 г. Кузнецов находился в составе советского армейского
контингента на Кубе), о чем он рассказал в стихотворении, датированном 25
октября 1962 г.: «Я помню ночь с континентальными ракетами, // Когда событием
души был каждый шаг, // Когда мы спали, по приказу, нераздетыми // И ужас
космоса гремел у нас в ушах».
Однако эсхатологические мотивы найдут
воплощение позднее. Ранние стихи, собранные в книге «Гроза», вышедшей в
Краснодаре (1966), маловыразительны и лишены какой-либо индивидуальной окраски.
Слом поэтики приходится на семидесятые годы. Стихи и поэмы, объединенные в
сборники «Во мне и рядом – даль» (1974), «Край света – за первым углом» (1976),
«Выходя на дорогу, душа оглянулась» (1978), привлекли внимание читателей и
критики.
Работая в пределах дозволенных для советского стихотворца тем
(пейзажная лирика, воспоминания о детстве, войне и проч.), Кузнецов выстраивает
поэтический мир со сложной топологией. Пространственно-временные координаты
остаются теми же, тогда как предметно-персонажные категории таковы, что легко
позволяют проникнуть туда, где координаты эти недействительны (среди важнейших
образов в поэзии Кузнецова – образ «дыры» в неизвестность, «зияния», «зазора»).
Космос его формуется из живой массы, будь то животные или люди, под влиянием
беспредельных сил, являющихся из ниоткуда, подобно смерчу: «Передних вогнал в
середину, // А ту проломил в остальных» («Стихия»).
Высказывалась мысль,
что импульсом к созданию новой поэтики послужило знакомство с работами о
славянской мифологии А.Н. Афанасьева либо В.Ф. Миллера. В любом случае, этот
поэтический мир существует по законам дохристианским. Отсюда повышенное внимание
к базовым категориям родства и семейно-родственным связям, основа которых
треугольник «отец-мать-сын». Причем, отношения между ними неравноценны: если
отец и его действия вообще не подлежат обсуждению (он как бы отсутствует,
вознесенный на недосягаемую высоту положением в семье, уход отца на фронт и
гибель его – модификации того же мотива), то отношение матери к отцу – это
абсолютное приятие, полная подчиненность и жертвенное следование ее судьбе,
которая, по сути, проекция судьбы главы семьи. И потому звучат как проклятие
слова лирического героя, на самом деле, всего лишь констатирующие положение
вещей, и трагична вся сцена: «Отец! – кричу. – Ты не принес нам счастья!.. – //
Мать в ужасе мне закрывает рот» («Отцу»). Удел сына в этой триаде драматичен.
Ему надлежит сменить отца (такая замена ничем не облегчит долю матери), словно
колос, взойти на земле, политой отцовской кровью. Неизбежная и предначертанная
узурпация отцовской власти раскалывает натуру сына, рождает в нем ожесточение и
одиночество, что, в свою очередь, сказывается на любовных коллизиях: отношения
возмужавшего сына с женщиной в этом мире напряженные и несчастливые. Только в
таком свете можно понять отмеченную критиками двойственность лирического героя –
тягу к человеческому общению и полную отрешенность («Я в поколенье друга не
нашел…»), ибо заменой цельности и единства рода не смогут служить ни самая
крепкая дружба, ни общие помыслы. Именно так следует интерпретировать открыто
декларативные строки: «Я пил из черепа отца // За правду на земле, // За сказку
русского лица // И верный путь во мгле. // Вставали солнце и луна // И чокались
со мной. // И повторял я имена, // Забытые землей». Ожесточенная полемика,
вспыхнувшая вокруг этих стихов, – поэт-фронтовик М.А. Соболь даже выступил с
поэтической отповедью «Наследничек» – продемонстрировала, что для истолкования
поэтического мира Кузнецова зачастую используют нравственные категории и
культурные схемы, ему чуждые. Мертвые в этом мифопоэтическом пространстве не
мертвы окончательно и бесповоротно, это «неполная смерть». Свои и вражеские
солдаты, погибшие в бою на горных вершинах, «лежат как живые», «ждут и смотрят»
(«Вечный снег»), путем особых усилий их можно заставить двигаться и говорить,
либо и вовсе привести из далеких краев, где они обитают, к стенам родного дома
(«Четыреста»). Способен на это живой человек. Недаром лирический герой Кузнецова
столь часто выступает в роли соединительного звена между миром живых и миром
мертвых. Предметы, которым здесь принадлежит ведущая роль, из мистического
арсенала. Это тень, разрастающаяся или оплотняющаяся (по ней шагают, словно по
мосту или по доске), следы, ногти. Поэт обращается к таким пластам сознания,
перед какими и сказка непоправимо современна и уже в силу этого релятивна, а
потому достойна иронического развенчания. Рассказанная «на теперешний лад», она
чудовищна: Иванушка, отыскавший по полету стрелы лягушку за тремя морями, ставит
немудреный опыт, вскрыв лягушечье тело и пустив по нему электрический ток: «В
долгих муках она умирала, // В каждой жилке стучали века. // И улыбка познанья
играла // На счастливом лице дурака» («Атомная сказка»). Познание тут
противопоставляется не блаженному неведенью, а древнейшему знанию. Заголовок
стихотворения равно отсылает и к науке XX века, и к античной атомистике, тогда
как поэт, кажется, подразумевает и не то, и не это. Перекодирование из языческой
(аллегорической) системы в христианизированную символику, из-за несовпадения
систем, рождает дисгармонию. Оппозиции «земля – небеса», «свет – тьма» выражают
противостояния разнородных начал, а не оценочные категории. Крайности эти
неразрывны. Умозрительные, но последовательно выстроенные литературные
построения наиболее удавались Кузнецову. Рассудочные противоположности,
собственно, и являлись основными элементами создаваемой им художественной
модели, огромное место в этом мире занимали технические приспособления и
механизмы – защитные очки, поезда и проч. – сами плоды рассудка. Музыкальность и
попросту благозвучие не характерны для этой поэтики, бедные рифмы воплощают,
скорее, не звуковой, а смысловой лад («звезду-судьбу», «в отпуску-высоту»,
«человека-света»). Нарушение равновесия конструкции (чаще всего в стихах о
любви), оборачиваются банальностью, мелодраматизмом. Малоудачны стихи, где
варьируются мотивы, традиционно связываемые с поэзией С.А. Есенина: воспоминания
об утраченной былой удали («Последние кони»), рассказ о возвращении в родной
город после долгого отсутствия («Водолей»). Равно не удались короткие поэмы
«Золотая гора», «Дом», «Женитьба», «Змеи на маяке», «Афродита», «Седьмой», где
ведущим является не сюжет, а лирический порыв и череда образов. К наибольшим
удачам следует отнести стихотворения остросатирические, зачастую макабрические
(«Выпрямитель горбов», «Попугай», «Разговор глухих», «Нос»). Значительное место
в поэзии Кузнецова занимали открытая провокативность («Пень, иль волк, или
Пушкин мелькнул?»), игра с цитатами из классической русской поэзии и словесными
клише. Пространные названия сборников Кузнецова критики рассматривали как
заведомо лишенные однозначности либо вовсе не поддающиеся интерпретации цельные
построения, что отчасти верно, тем не менее, в названиях прослеживается
отдельный, не вполне выстроенный сюжет (блуждание отпущенной на волю души в
пространствах и закоулках причудливого анизотропного мира). Достаточно
перечислить сами названия, учитывая, что этот метасюжет сильно инверсирован:
«Отпущу свою душу на волю» (1981), «Ни рано, и поздно» (1985), «Душа верна
неведомым пределам» (1986). В затянувшейся идеологической дискуссии семидесятых
и восьмидесятых годов имя Кузнецова, человека одаренного, все активнее
разрабатывающего своеобразный «славянский миф», выступало в качество серьезного
аргумента. С одной стороны, проводилось возвеличивание поэта, с другой, его
полное развенчание. В 1990 г. Кузнецов стал членом правления Союза писателей
РСФСР, затем был одним из руководителей Московской писательской организации. За
сборник «Душа верна неведомым пределам» он был отмечен Государственной премией
РСФСР (1990). Среди других наград орден «Знак Почета» (1984), Почетная грамота
Министерства образования Российской федерации (2002). В сентябре 1997 г.
Кузнецов был избран академиком Академии российской словесности. С 1987 г. и до
последних дней он вел поэтический семинар в Литературном институте им. А.М.
Горького (дневное и заочное отделения, Высшие литературные курсы). При жизни
поэта вышло в свет более полутора десятков поэтических сборников. Занимался
Кузнецов и стихотворным переводом (среди авторов, которых он переводил, А.
Атабаев, Я. Пиларж, Ф. Шиллер). Избранные переводы собраны в книге «Пересаженные
цветы» (1990). Ю.П. Кузнецов умер 17 ноября 2003 года в Москве.
|
| Статистика | 
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
| Terra Elegance |  |
|
