ХАКСЛИ (Гексли) Олдос Леонард
(1894-1963)
26 июля 1894,
Годалминг, графство Суррей — 22 ноября 1963, Лос-Анджелес, английский писатель.
Брат Дж. С. Хаксли. Интеллектуальные романы «Желтый Кром» (1921), «Шутовской
хоровод» (1923) и «Контрапункт» (1928) — об идейном и духовном кризисе
современной цивилизации. Антиутопии «О дивный новый мир» (1932), «Обезьяна и
сущность» (1948) — сатира на тоталитаризм, стандартизованный образ жизни
«общества потребления». Смятение и тревога за будущее общества, неверие в
социальный прогресс и духовный потенциал личности (роман «Гений и богиня», 1955)
привели Хаксли к мистицизму, исповеданию идей буддизма (роман «Остров», 1962).
* * *
Из семьи естествоиспытателей
Внук выдающегося
биолога Т. Г. Хаксли (Гексли), питомец Итона, учился затем в Бейллиоле, одном из
наиболее престижных колледжей Оксфордского университета. В отличие от своего
старшего брата Джулиана, который стал видным биологом, а в 1946-48 возглавлял
ЮНЕСКО, Олдос отказался от поприща естествоиспытателя, традиционного для его
семьи. Однако в его произведениях постоянно возникают мотивы, родственные
философской проблематике, которую сделало особенно актуальной развитие
естественных наук и новых технологий в 20 в.
Плохое зрение не позволило
ему принять участие в Первой мировой войне, на которую он стремился попасть
добровольцем. В книгах Хаксли, появившихся по ее окончании, романах «Желтый
Кром» (1921) и «Шутовской хоровод» (1923) тем не менее выразилось то же самое
чувство социальной и духовной катастрофы, которое было вынесено из окопов его
сверстниками, воевавшими по обе стороны фронта, и определило тональность
литературы «потерянного поколения».
Своим путем
Еще в годы войны
он написал стихотворение в прозе «Карусель», где главенствует метафора
убыстряющегося движения по кругу, который заставляет вращаться сидящий у пульта
машинист-олигофрен. Однако отчаяние и безверие, выражаемые с помощью такой
символики, присущи лишь раннему творчеству Хаксли, когда он видел свое призвание
в поэзии. Как прозаик он нашел себя, обратившись к поэтике трагифарса, чуждой
писателям «потерянного поколения». Подобно им, глубоко пессимистически
воспринимая современную историю, Хаксли воплотил свое видение в формах смехового
искусства с подчеркнутыми элементами острого гротеска, памфлета, шаржа.
Позиция Хаксли типична для литературы, рожденной травмирующим опытом
Первой мировой войны, но выражена художественными средствами, придающими
уникальность его свидетельству о состоянии радикального кризиса веры и духовного
шока, переживаемого миром в эту эпоху. Сюжеты двух его первых романов строятся
на мотиве розыгрыша, который граничит с циничным и жестоким шутовством.
Практически лишенные строго выстроенной фабулы, представляющие собой цепочку как
бы произвольно выхваченных эпизодов будничности первых послевоенных лет, «Желтый
Кром» и в особенности «Шутовской хоровод» (названный по строке из К. Марло —
«шутовская процессия уродцев, схожих с козлоногими сатирами») представляют собой
синтез бурлескного и драматического начала. Впоследствии он станет непременным
отличительным знаком повествования Хаксли, к какой бы проблематике он ни
обращался.
Сложный и беспощадный мир Хаксли
В его прозе
действительность показана как амальгама самых разнородных характеристик. В
сознании персонажей болезненные воспоминания о войне и ожидания новых
сокрушительных потрясений смешиваются с жизнелюбием, проявляющимся в вызывающе
пошлых формах, и с ничтожными карьерными амбициями. В мире, изображенном Хаксли,
печаль и подавленность неотделимы от мелочности и моральной апатии, намечающиеся
драмы увенчиваются развязками, достойными буффонады, а фарс пронизан
мизантропическими настроениями. Внешне совершенно хаотичная картина приобретает
целостность благодаря использованию поэтики монтажа. Хаксли явился одним из ее
пионеров в литературе 20 века.
Она особенно виртуозно применена в романе
«Контрапункт» (1928), содержащем выразительный «коллективный портрет»
лондонского интеллектуального мира в послевоенную пору, показываемого с
язвительностью, не пощадившей и таких близких автору людей, как Д. Г. Лоуренс.
Окрепшее убеждение Хаксли в том, что его эпоха знаменует собой анемию духа,
эклектику в культуре и банкротство либеральных идеалов, которым продолжают
поклоняться только по инерции, передано в романе многочисленными сценами,
дающими ощутить душевную опустошенность и нравственную апатию, ставшие метой
времени.
В обществе, пленником которого осознает себя герой книги —
писатель, задумавший роман об окружающей его среде и решивший назвать книгу
«Бестиарий», преобладает страх перед горькими истинами о жизни, лишенной
гармоничности и осмысленности. Понимание реальной природы вещей подменено
произвольными фантазиями о мире, и эти химеры, принимаемые за истину,
непоправимо деформируют сознание людей, понятия и принципы, на которых строятся
их отношения. Среда, описанная Хаксли, находится во власти иллюзий и
стереотипов, порождающих фантастические представления о реальности, которые
приводят то к жалкому аморализму, то, напротив, к почитанию давно омертвевших
этических табу. Неизбежной расплатой за этот убогий маскарад становится ощущение
беспомощности в столкновениях с реальной жизнью.
Центральная коллизия
романов Хаксли определяется несостоятельностью ригористичного или, наоборот,
циничного сознания его персонажей, когда оно подвергнуто испытанию
повседневностью, ниспровергающей — то в комических, то в жестоких формах —
фикции, которыми ее пытались подменить. Композиция повествования как
контрапункта, позаимствованная, по всей вероятности, из квартетов Бетховена и
впоследствии с некоторыми вариациями используемая в большинстве произведений
Хаксли, призвана, говоря словами героя «Контрапункта», передать «перемены
настроений, резкие переходы... комическое, неожиданно проскальзывающее среди
потрясающей трагической торжественности». Подобный тип повествования идеально
отвечал и философским воззрениям Хаксли, для которого реальность никогда не
составляла целого, но была примечательна как раз совмещенностью антагонистичных
тенденций и особенностями его художественного мышления.
В жанре
антиутопии
Присущий ему интерес к чисто философской и социологической
проблематике наиболее последовательно воплотился в антиутопии «О дивный новый
мир» (1932), насыщенной узнаваемыми звуками Шекспира («Буря») и Свифта (Академия
в Лагадо из «Путешествия Гулливера»). Книга Хаксли, явившаяся прямым
продолжением эксперимента Е. И. Замятина, предпринятого в романе «Мы», предстает
как произведение, давшее начало жанровой традиции, которая получила большое
развитие в антиутопиях Дж. Оруэлла и других прозаиков 1940-50-х годов. Под пером
Хаксли возникла гнетущая картина общества восторжествовавшей технократии, для
которой прогресс синонимичен полному отказу от духовного многообразия и
подавлению всего индивидуального во имя социальной стабильности, материального
благополучия и стандарта, несовместимого с мыслью о свободе. Действие,
перенесенное на много столетий вперед, в Америку «эры Форда», насыщено прямыми
отголосками тревог, вызываемых у Хаксли усиливающейся обезличенностью, которую
он воспринимал как прямое порождение его эпохи с ее расшатанными этическими
нормами, создающими богатую питательную среду для тоталитарных режимов.
Поздние произведения
Неприятие общества, считающего допустимым и
оправданным моральный релятивизм и готового смириться с духовной нивелировкой,
постоянно чувствуется и на страницах романа «Слепой в Газе» (1936), где впервые
появляется тема поисков надежной этической доктрины за пределами миропонимания,
типичного для европейской интеллектуальной традиции. Это важнейшая тема поздних
произведений Хаксли: как беллетристических (роман «И после многих весен», 1939;
утопия «Остров», 1962), так и написанных в жанре моралистического трактата
(«Врата восприятия», 1954). Хаксли с годами все более тяготел к учению об
истинных и иллюзорных ценностях бытия, сформулированному философами Древней
Индии, и к стоицизму буддийского толка. Отчетливее выявилась по преимуществу
моралистическая природа его прозы, поверхностно толковавшейся как явление
сатиры. Вынужденный по состоянию здоровья в 1937 навсегда покинуть Англию,
переселившись в Калифорнию, где происходит действие ряда его произведений
последнего периода, он под конец писательского пути и в творческом отношении
оказался близок скорее эстетике интеллектуального романа французского и
немецкого типа, чем классической английской традиции романа нравов и социальной
среды.