Биография Салтыков-Щедрин М.Е.
Салтыков (Михаил Евграфович) - знаменитый русский писатель. Родился 15
января 1826 г. в старой дворянской семье, в имении родителей, селе
Спас-Угол, Калязинского уезда Тверской губернии. Хотя в примечании к
"Пошехонской старине" С. и просил не смешивать его с личностью Никанора
Затрапезного, от имени которого ведется рассказ, но полнейшее сходство многого,
сообщаемого о Затрапезном, с несомненными фактами жизни С. позволяет
предполагать, что "Пошехонская старина" имеет отчасти автобиографический
характер. Первым учителем С. был крепостной человек его родителей, живописец
Павел; потом с ним занимались старшая его сестра, священник соседнего села,
гувернантка и студент московской духовной академии. Десяти лет от роду он
поступил в московский дворянский институт (нечто в роде гимназии, с пансионом),
а два года спустя был переведен, как один из отличнейших учеников,
казеннокоштным воспитанником в Царскосельский (позже - Александровский) лицей. В
1844 г. окончил курс по второму разряду (т. е. с чином X-го класса), семнадцатым
из двадцати двух учеников, потому что поведение его аттестовалось не более как
"довольно хорошим": к обычным школьным проступкам ("грубость", куренье,
небрежность в одежде) у него присоединялось писание стихов "неодобрительного"
содержания. В лицее, под влиянием свежих еще тогда пушкинских преданий, каждый
курс имел своего поэта; в XIII-м курсе эту роль играл С. Несколько его
стихотворений было помещено в "Библиотеке для Чтения" 1841 и 1842 гг., когда он
был еще лицеистом; другие, напечатанные в "Современнике" (ред. Плетнева) 1844 и
1845 гг., написаны им также еще в лицее (все эти стихотворения перепечатаны в
"Материалах для биографии М.Е. Салтыкова", приложенных к полному собранию его
сочинений). Ни одно из стихотворений С. (отчасти переводных, отчасти
оригинальных) не носит на себе следов таланта; позднейшие по времени даже
уступают более ранним. С. скоро понял что у него нет призваны к поэзии, перестал
писать стихи и не любил, когда ему о них напоминали. И в этих ученических
упражнениях, однако, чувствуется искреннее настроение, большей частью грустное,
меланхолическое (у тогдашних знакомых С. слыл под именем "мрачного лицеиста"). В
августе 1844 г. С. был зачислен на службу в канцелярию военного министра и
только через два года получил там первое штатное место - помощника секретаря.
Литература уже тогда занимала его гораздо больше, чем служба: он но только много
читал, увлекаясь в особенности Ж. Зандом и французскими социалистами (блестящая
картина этого увлечения нарисована им, тридцать лет спустя, в четвертой главе
сборника: "За рубежом"), но и писал- сначала небольшие библиографические заметки
(в "Отечественных Записках" 1847 г.), а потом повести: "Противоречия" (там же,
ноябрь 1847) и "Запутанное дело" (март 1848). Уже в библиографических заметках,
не смотря на маловажность книг, по поводу которых они написаны, проглядывает
образ мыслей автора-его отвращение к рутине, к прописной морали, к крепостному
праву; местами попадаются и блестки насмешливого юмора. В первой повести С.,
которую он никогда впоследствии не перепечатывал, звучит, сдавленно и глухо, та
самая тема, на которую были написаны ранние романы Ж. Занда: признание прав
жизни и страсти. Герой повести, Нагибин - человек обессиленный тепличным
воспитанием и беззащитный против влияний среды, против "мелочей жизни". Страх
перед этими мелочами и тогда, и позже (см. напр. "Дорога", в "Губернских
Очерках") был знаком, по-видимому, и самому С. - но у него это был тот страх,
который служит источником борьбы, а не уныния. В Нагибине отразился, таким
образом, только один небольшой уголок внутренней жизни автора. Другое
действующее лицо романа-"женщина-кулак", Крошина - напоминает Анну Павловну
Затрапезную из "Пошехонской старины", т. е. навеяно, вероятно, семейными
воспоминаниями С. Гораздо крупнее "Запутанное дело" (перепеч. в "Невинных
рассказах"), написанное под сильным влиянием "Шинели", может быть и "Бедных
людей", но заключающее в себе несколько замечательных страниц (напр. изображение
пирамиды из человеческий тел, которая снится Мичулину). "Россия" - так
размышляет герой повести - "государство обширное, обильное и богатое; да
человек-то глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве". "Жизнь-лотерея",
подсказывает ему привычный взгляд, завещанный ему отцом; "оно так - отвечает
какой-то недоброжелательный голос, - но почему же она лотерея, почему ж бы не
быть ей просто жизнью"? Несколькими месяцами раньше такие рассуждения остались
бы, может быть, незамеченными-но "Запутанное дел"') появилось в свет как раз
тогда, когда февральская революция во Франции отразилась в России учреждением
негласного комитета, облеченного особыми полномочиями для обуздания печати.
28-го апреля, 1848 г. С. был выслан в Вятку и 3-го июля определен канцелярским
чиновником при вятском губернском правлении. В ноябре того же года он был
назначен старшим чиновником особых поручений при вятском губернаторе, затем два
раза исправлял должность правителя губернаторской канцелярии, а с августа 1850
г. был советником губернского правления. О службе его в Вятке сохранилось мало
сведений, но, судя по записке о земельных беспорядках в Слободском уезде,
найденной, после смерти С., в его бумагах и подробно изложенной в "Материалах"
для его биографии он горячо принимал к сердцу свои обязанности, когда они
приводили его в непосредственное соприкосновение с народной массой и давали ему
возможность быть ей полезным. Провинциальную жизнь, в самых темных ее сторонах,
в то время легко ускользавших от взора, С. узнал как нельзя лучше, благодаря
командировкам и следствиям, которые на него возлагались - и богатый запас
сделанных им наблюдений нашел себе место в "Губернских Очерках". Тяжелую скуку
умственного одиночества он разгонял внеслужебными занятиями: сохранились отрывки
его переводов из Токвиля, Вивьена, Шерюеля и заметки, написанные им по поводу
известной книги Беккарии. Для сестер Болтиных, из которых одна в 1856 г. стала
его женою, он составил "Краткую историю России". В ноябре 1855 г. ему разрешено
было, наконец, совершенно оставить Вятку (откуда он до тех пор только один раз
выезжал к себе в тверскую деревню); в феврале 1856 г. он был причислен к
министерству внутренних дел, в июне того же года назначен чиновником особых
поручений при министре и в августе командирован в губернии Тверскую и
Владимирскую для обозрения делопроизводства губернских комитетов ополчения
(созванного, по случаю восточной войны, в 1855 г.). В его бумагах нашелся
черновик записки, составленной им при исполнении этого поручения. Она
удостоверяет, что так называемые дворянские губернии предстали перед С. не в
лучшем виде, чем недворянская, Вятская; злоупотреблений при снаряжении ополчения
им было обнаружено множество. Несколько позже им была составлена записка об
устройстве градских и земских полиций, проникнутая мало еще распространенной
тогда идеей децентрализации и весьма смело подчеркивавшая недостатки
действовавших порядков. Вслед за возвращением С. из ссылки. возобновилась, с
большим блеском, его литературная деятельность. Имя надворного советника
Щедрина, которым были подписаны появлявшиеся в "Русском Вестнике", с 1856 г.,
"Губернские Очерки", сразу сделалось одним из самых любимых и популярных.
Собранные в одно целое, "Губернские Очерки" в 1857 г. выдержали два издания
(впоследствии - еще два, в 1864 и 1882 гг.). Они положили начало целой
литературе, получившей название "обличительной", но сами принадлежали к ней
только отчасти. Внешняя сторона мира кляуз, взяток, всяческих злоупотреблений
наполняет всецело лишь никоторые из очерков; на первый план выдвигается
психология чиновничьего быта, выступают такие крупные фигуры, как Порфирий
Петрович, как "озорник", первообраз "помпадуров", или "надорванный", первообраз
"ташкентцев", как Перегоренский, с неукротимым ябедничеством которого должно
считаться даже административное полновластие. Юмор, как и у Гоголя, чередуется в
"Губернских Очерках" с лиризмом; такие страницы, как обращение к провинции (в
"Скуке"), производят до сих пор глубокое впечатление. Чем были "Губернские
Очерки" для русского общества, только что пробудившегося к новой жизни и с
радостным удивлением следившего за первыми проблесками свободного слова - это
легко себе представить. Обстоятельствами тогдашнего времени объясняется и то,
что автор "Губернских Очерков" мог не только оставаться на службе, но и получать
более ответственные должности. В марте 1858 г. С. был назначен рязанским
вице-губернатором, в апреле 1860г. переведен на ту же должность в Тверь. Пишет
он в это время очень много, сначала в разных журналах (кроме "Русского Вестника"
- в "Атенее", "Современнике", "Библиотеке для Чтения", "Московском Вестнике"),
но с 1860 г. - почти исключительно в "Современнике" ( В 1861 г. С. поместил
несколько небольших статей в "Московских Ведомостях" (ред. В. Ф. Корша), в 1882
г. - несколько сцен и рассказов в журнале "Время"). Из написанного им между 1858
и 1862 гг. составились два сборника-"Невинные рассказы" и "Сатиры в прозе"; и
тот, и другой изданы отдельно три раза (1863, 1881, 1885). В картинах
провинциальной жизни, которые С. теперь рисует, Крутогорск (т. е. Вятка) скоро
уступает Глупову, представляющему собою не какой-нибудь определенный, а типичный
русский город - тот город, "историю" которого, понимаемого в еще более широком
смысле, несколькими годами позже написал С. Мы видим здесь как последние вспышки
отживающего крепостного строя ("Госпожа Падейкова", "Наш дружеский хлам", "Наш
губернский день"), так и очерки так называемого "возрождения", в Глупове не
идущего дальше попыток сохранить, в новых формах, старое содержание.
Староглуповец "представлялся милым уже потому, что был не ужасно, а смешно
отвратителен; новоглуповец продолжает быть отвратительным - и в тоже время
утратил способность быть милым" ("Наши глуповские дела"). В настоящем и будущем
Глупова усматривается один "конфуз": "идти вперед - трудно, идти
назад-невозможно". Только в самом конце этюдов о Глупове проглядывает нечто
похожее на луч надежды: С. выражает уверенность, что "новоглуповец будет
последним из глуповцев". В феврале 1862 г. С. в первый раз вышел в отставку. Он
хотел поселиться в Москве и основать там двухнедельный журнал; когда ему это не
удалось, он переехал в Петербург и с начала 1863 г. сталь, фактически, одним из
редакторов "Современника". В продолжении двух лет он помещает в нем
беллетристические произведения, общественные и театральный хроники, московские
письма, рецензии на книги, полемические заметки, публицистические статьи. Все
это, за исключением немногих сцен и рассказов, вошедших в состав отдельных
изданий ("Невинные рассказы", "Признаки времени", "Помпадуры и Помпадурши"),
остается до сих пор не перепечатанным, хотя заключает в себе много интересного и
важного (Обзор содержания статей, помещенных С. в "Современнике" 1863 и 1864
гг., см. в книг А. Н. Пыпина: "М. Е. Салтыков" (СПб., 1879). Есть основание
надеяться, что эти статьи-или большая их часть - войдут в состав следующего
издания сочинений С.). К этому же, приблизительно, времени относятся замечания
С. на проект устава о книгопечатании, составленный комиссией под
председательством кн. Д.А. Оболенского (см. "Материалы для биографии М. Е.
Салтыкова"). Главный недостаток проекта С. видит в том, что он ограничивается
заменой одной формы произвола, беспорядочной и хаотической, другой,
систематизированной и формально узаконенной. Весьма вероятно, что стеснения,
которые "Современник" на каждом шагу встречал со стороны цензуры, в связи с
отсутствием надежды на скорую перемену к лучшему, побудили С. опять вступить на
службу, но по другому ведомству, менее прикосновенному к злобе дня. В ноябри
1864 г. он был назначен управляющим пензенской казенной палатой, два года спустя
переведен на ту же должность в Тулу, а в октябре 1867 г. - в Рязань. Эти годы
были временем его наименьшей литературной деятельности: в продолжение трех лет
(1865, 1866, 1867) в печати появилась только одна его статья "Завещание моим
детям" ("Современник", 1866, No 1; перепеч. в "Признаках времени"). Тяга его к
литературе оставалась, однако, прежняя: как только "Отечественные Записки"
перешли (с 1 января 1868 г.) под редакцию Некрасова, С. сделался одним из самых
усердных их сотрудников, а в июне 1868 г. окончательно покинул службу и сделался
одним из главных сотрудников и руководителей журнала, официальным редактором
которого стал десять лет спустя, после смерти Некрасова. Пока существовали
"Отечественный Записки", т. е. до 1884 г., С. работал исключительно для них.
Большая часть написанного им в это время вошла в состав следующих сборников:
"Признаки времени" и "Письма из провинции" (1870, 72, 85), "Истории одного
города" (1 и 2 изд. 1870; 3 изд. 1883), "Помпадуры и Помпадурши" (1873, 77, 82,
86), "Господа Ташкентцы" (1873, 81, 85), "Дневник провинциала в Петербурге"
(1873, 81, 85), "Благонамеренные речи" (1876, 83), "В среде умеренности и
аккуратности" (1878, 81, 85), "Господа Головлевы" (1880, 83), "Сборник" (1881,
83), "Убежище Монрепо" (1882, 83), "Круглый год" (1880, 83), "За рубежом"
(1881), "Письма к тетеньке" (1882), "Современная Идиллия" (1885), "Недоконченные
беседы" (1885), "Пошехонские рассказы" (1886). Сверх того в "Отечественных
Записках" были напечатаны в 1876 г. "Культурные люди" и "Итоги", при жизни С. не
перепечатанные ни в одном из его сборников, но включенные в посмертное издание
его сочинений. "Сказки", изданные особо в 1887 г., появлялись первоначально в
"Отечествен. Записках", "Неделе", "Русских Ведомостях" и "Сборнике литературного
фонда". После запрещения "Отечественных Записок" С. помещал свои произведения
преимущественно в "Вестнике Европы"; отдельно "Пестрые письма" и "Мелочи жизни"
были изданы при жизни автора (1886 и 1887), "Пошехонская Старина"-ужо после его
смерти, в 1890 г. Здоровье С., расшатанное еще с половины 70-х годов, было
глубоко потрясено запрещением "Отечественных Записок". Впечатление,
произведенное на него этим событием, изображено им самим с большою силой в одной
из сказок ("Приключение с Крамольниковым", который "однажды утром, проснувшись,
совершенно явственно ощутил, что его нет") и в первом "Пестром письме",
начинающемся словами: "несколько месяцев тому назад я совершенно неожиданно
лишился употребления языка"... Редакционной работой С. занимался неутомимо и
страстно, живо принимая к сердцу все касающееся журнала. Окруженный людьми ему
симпатичными и с ним солидарными, С. чувствовал себя, благодаря "Отечественным
Запискам", в постоянном общении с читателями, на постоянной, если можно так
выразиться, службе у литературы, которую он так горячо любил и которой посвятил,
в "Круглом годе", такой чудный хвалебный гимн (письмо С. к сыну, написанное
незадолго до смерти, оканчивается словами: "паче всего люби родную литературу и
звание литератора предпочитай всякому другому"). Незаменимой утратой был для
него, поэтому, разрыв непосредственной связи между ним и публикой. С. знал, что
"читатель-друг" по-прежнему существует - но этот читатель "заробел, затерялся в
толпе и дознаться, где именно он находится, довольно трудно". Мысль об
одиночестве, "оброшенности" удручает. его все больше и больше, обостряемая
физическими страданиями и в свою очередь обостряющая их. "Болен я" - восклицает
он в первой главе "Мелочей жизни" - невыносимо. Недуг впился в меня всеми
когтями и не выпускает из них. Изможденное тело ничего не может ему
противопоставить". Последние его годы были медленной агонией, но он не
переставал писать, пока мог держать перо, и его творчество оставалось до конца
сильным и свободным; "Пошехонская Старина" ни в чем не уступает его лучшим
произведениям. Незадолго до смерти он начал новый труд, об основной мысли
которого можно составить себе понятие уже по его заглавию: "Забытые слова"
("Были, знаете, слова"- сказал Салтыков Н. К. Михайловскому незадолго до смерти
- ну, совесть, отечество, человечество, другие там еще.. А теперь потрудитесь-ка
из поискать!.. Надо же напoмнить!"...). Он умер 28 апреля 1889 г. и погребен 2
мая, согласно его желанию, на Волковом кладбище, рядом с Тургеневым.
Двадцать лет сряду все крупные явления русской общественной жизни встречали
отголосок в сатире С., иногда предугадывавшей их еще в зародыше. Это - своего
рода исторический документ, доходящий местами до полного сочетания реальной и
художественной правды. Занимает свой пост С. в то время, когда завершился
главный цикл "великих реформ" и, говоря словами Некрасова, "рановременные меры"
(рановременные, конечно, только с точки зрения их противников) "теряли должные
размеры и с треском пятились назад". Осуществление реформ, за одним лишь
исключением, попало в руки людей, им враждебных. В обществе все резче заявляли
себя обычные результаты реакции и застоя: мельчали учреждения, мельчали люди,
усиливался дух хищения и наживы, всплывало на верх все легковесное и пустое. При
таких условиях для писателя с дарованием С. трудно было воздержаться от сатиры.
Орудием борьбы становится, в его руках, даже экскурсия в прошедшее: составляя
"историю одного города", он имеет в виду - как видно из письма его к А. Н.
Пыпину, опубликованного в 1889 г., - исключительно настоящее. "историческая
форма рассказа" - говорит он, - "была для меня удобна потому, что позволяла мне
свободнее обращаться к известным явлениям жизни... Критик должен сам угадать и
другим внушить, что Парамоша - совсем не Магницний только, но вместе с тем и NN.
И даже не NN., а все вообще люди известной партии, и ныне не утратившей своей
силы". И действительно, Бородавкин ("история одного города"), пишущий втихомолку
"устав о нестеснении градоначальников законами", и помещик Поскудников ("Дневник
провинциала в Петербурге"), "признающий не бесполезным подвергнут расстрелянию
всех несогласно мыслящих" - это одного поля ягоды; бичующая их сатира преследует
одну и ту же цель, все равно, идет ли речь о прошедшем или о настоящем. Все
написанное С. в первой половине семидесятых годов дает отпор, главным образом,
отчаянным усилиям побежденных - побежденных реформами предыдущего десятилетия -
опять завоевать потерянные позиции или вознаградить себя, так или иначе, за
понесенные утраты. В "Письмах о провинции" историографы - т. е. те, которые
издавна делали русскую историю - ведут борьбу с новыми сочинителями, в "Дневнике
провинциала" сыплются, как из рога изобилия, прожекты, выдвигающие на первый
план "благонадежных и знающих обстоятельства местных землевладельцев"; в
"Помпадурах и Помпадуршах" крепкоголовые "экзаменуют" мировых посредников,
признаваемых отщепенцами дворянского лагеря. В "Господах Ташкентцах" мы
знакомимся с "просветителями, свободными от наук", и узнаем, что "Ташкент есть
страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности
предание о Макаре, телят не гоняющем". "Помпадуры" - это руководители, прошедшие
курс административных наук у Бореля или у Донона; "Ташкентцы" - это исполнители
помпадурских приказаний. Не щадит С. и новые учреждения - земство, суд,
адвокатуру, - не щадит их именно потому, что требует от них многого и
возмущается каждой уступкой, сделанной ими "мелочам жизни". Отсюда и строгость
его к некоторым органам печати, занимавшимся, по его выражению,
"пенкоснимательством". В пылу борьбы С. мог быть несправедливым к отдельным
лицам, корпорациям и учреждениям, но только потому, что перед ним всегда
носилось высокое представление о задачах эпохи. Литература, например, может быть
названа солью русской жизни: что будет - думал С., - если соль перестанет быть
соленою, если к ограничениям, независящим от литературы, она прибавит еще.
добровольное самоограничение?..
|
| Статистика | 
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
| Terra Elegance |  |
|
