Биография Тургенев И.С.
Тургенев (Иван Сергеевич) - знаменитый писатель. Родился 28 октября 1818 г. в
Орле. Трудно представить себе большую противоположность, чем общий духовный
облик Тургенева и та среда, из которой он непосредственно вышел. Отец его -
Сергей Николаевич, отставной полковник-кирасир, был человек замечательно
красивый, ничтожный по своим качествам нравственным и умственным. Сын не любил
вспоминать о нем, а в те редкие минуты, когда говорил друзьям об отце,
характеризовал его, как "великого ловца пред Господом". Женитьба этого
разорившегося жуира на немолодой, некрасивой, но весьма богатой Варваре Петровне
Лутовиновой была исключительно делом расчета. Брак был не из счастливых и не
сдерживал Сергея Николаевича (одна из его многочисленных "шалостей" описана
Тургеневым в повести "Первая любовь"). Он умер в 1834 г., оставив трех сыновей -
Николая, Ивана и скоро умершего от эпилепсии Сергея - в полном распоряжении
матери, которая, впрочем, и раньше была полновластной владыкою дома. В ней
типично выразилось то опьянение властью, которое создавалось крепостным правом.
Род Лутовиновых представлял собою смесь жестокости, корыстолюбия и сладострастия
(представителей его Тургенев изобразил в "Трех портретах" и в "Однодворце
Овсяникове"). Унаследовав от Лутовиновых их жестокость и деспотизм, Варвара
Петровна была озлоблена и личной судьбой своей. Рано лишившись отца, она
страдала и от матери, изображенной внуком в очерке "Смерть" (старуха), и от
буйного, пьяного отчима, который, когда она была маленькой, варварски бил и
истязал ее, а когда она подросла, стал преследовать гнусными предложениями.
Пешком, полуодетая спаслась она к дяде своему, И.И. Лутовинову, жившему в селе
Спасском - тому самому насильнику, о котором рассказывается в "Однодворце
Овсяникове". Почти в полном одиночестве, оскорбляемая и унижаемая, прожила
Варвара Петровна до 30 лет в доме дяди, пока смерть его не сделала ее
владетельницей великолепного имения и 5000 душ. Все сведения, сохранившиеся о
Варваре Петровне, рисуют ее в самом непривлекательном виде. Сквозь созданную ею
среду "побоев и истязаний" Тургенев пронес невредимо свою мягкую душу, в которой
именно зрелище неистовств помещичьей власти, задолго еще до теоретических
воздействий, подготовило протест против крепостного права. Жестоким "побоям и
истязаниям" подвергался и он сам, хотя считался любимым сыном матери. "Драли
меня, - рассказывал впоследствии Тургенев, - за всякие пустяки, чуть не каждый
день"; однажды он уже совершенно приготовился бежать из дому. Умственное
воспитание его шло под руководством часто сменявшихся французских и немецких
гувернеров. Ко всему русскому Варвара Петровна питала глубочайшее презрение;
члены семьи говорили между собою исключительно по-французски. Любовь к русской
литературе тайком внушил Тургеневу один из крепостных камердинеров, изображенный
им, в лице Пунина, в рассказе "Пунин и Бабурин". До 9 лет Тургенев прожил в
наследственном Лутовиновском Спасском (в 10 верстах от Мценска, Орловской
губернии). В 1827 г. Тургеневы, чтобы дать детям образование, поселились в
Москве; на Самотеке был куплен ими дом. Тургенев учился сначала в пансионе
Вейденгаммера; затем его отдали пансионером к директору Лазаревского института
Краузе. Из учителей своих Тургенев с благодарностью вспоминал о довольно
известном в свое время филологе, исследователе "Слова о Полку Игореве", Д.Н.
Дубенском (XI, 200), учителе математики П.Н. Погорельском и молодом студенте
И.П. Клюшникове, позднее видном члене кружка Станкевича и Белинского, писавшем
вдумчивые стихотворения под псевдонимом - Ф - (XV, 446). В 1833 г. 15-летний
Тургенев (такой возраст студентов, при тогдашних невысоких требованиях, был
явлением обычным) поступил на словесный факультет Московского университета. Год
спустя, из-за поступившего в гвардейскую артиллерию старшего брата, семья
переехала в СПб., и Тургенев тогда же перешел в Петербургский университет. И
научный, и общий уровень СПб. университета был тогда невысокий; из своих
университетских наставников, за исключением Плетнева, Тургенев в своих
воспоминаниях никого даже не назвал по имени. С Плетневым Тургенев сблизился и
бывал у него на литературных вечерах. Студентом 3-го курса он представил на его
суд свою написанную пятистопным ямбом драму "Стенио", по собственным словам
Тургенева - "совершенно нелепое произведение, в котором с бешеною неумелостью
выражалось рабское подражание байроновскому Манфреду". На одной из лекций
Плетнев, не называя автора по имени, разобрал довольно строго эту драму, но
все-таки признал, что в авторе "что-то есть". Отзыв ободрил юного писателя: он
вскоре отдал Плетневу ряд стихотворений, из которых два Плетнев в 1838 г.
напечатал в своем "Современнике". Это не было первым появлением его в печати,
как пишет Тургенев в своих воспоминаниях: еще в 1836 г. он поместил в "Журнале
Министерства Народного Просвещения" довольно обстоятельную, немножко напыщенную,
но вполне литературно написанную рецензию - "О путешествии ко святым местам",
А.Н. Муравьева (в собр. соч. Тургенева не вошла). В 1836 г. Тургенев кончил курс
со степенью действительного студента. Мечтая о научной деятельности, он в
следующем году снова держал выпускной экзамен, получил степень кандидата, а в
1838 г. отправился в Германию. Поселившись в Берлине, Тургенев усердно взялся за
занятия. Ему не столько приходилось "усовершенствоваться", сколько засесть за
азбуку. Слушая в университете лекции по истории римской и греческой литературы,
он дома вынужден был "зубрить" элементарную грамматику этих языков. В Берлине
сгруппировался в это время кружок даровитых молодых русских - Грановский,
Фролов, Неверов, Михаил Бакунин, Станкевич. Все они восторженно увлекались
гегельянством, в котором видели не одну только систему отвлеченного мышления, а
новое евангелие жизни. "В философии, - говорит Тургенев, - мы искали всего,
кроме чистого мышления". Сильное впечатление произвел на Тургенева и весь вообще
строй западноевропейской жизни. В его душу внедрилось убеждение, что только
усвоение основных начал общечеловеческой культуры может вывести Россию из того
мрака, в который она была погружена. В этом смысле он становится убежденнейшим
"западником". К числу лучших влияний берлинской жизни принадлежит сближение
Тургенева с Станкевичем (см.), смерть которого произвела на него потрясающее
впечатление. В 1841 г. Тургенев вернулся на родину. В начале 1842 г. он подал в
Московский университет просьбу о допущении его к экзамену на степень магистра
философии; но в Москве не было тогда штатного профессора философии, и просьба
его была отклонена. Как видно из опубликованных в "Библиографе" за 1891 г.
"Новых материалах для биографии И.С. Тургенева", Тургенев в том же 1842 г.
вполне удовлетворительно выдержал экзамен на степень магистра в Петербургском
университете. Ему оставалось теперь только написать диссертацию. Это было совсем
не трудно; для диссертаций словесного факультета того времени не требовалось
солидной научной подготовки. Но в Тургеневе уже простыл жар к профессиональной
учености; его все более и более начинает привлекать деятельность литературная.
Он печатает небольшие стихотворения в "Отечественных Записках", а весной 1843 г.
выпускает отдельной книжкой, под буквами Т. Л. (Тургенев-Лутовинов), поэму
"Параша". В 1845 г. выходит тоже отдельной книжкой другая поэма его, "Разговор";
в "Отечественных Записках" 1846 г. (N 1) появляется большая поэма "Андрей", в
"Петербургском Сборнике" Некрасова (1846) - поэма "Помещик"; кроме того, мелкие
стихотворения Тургенева разбросаны по "Отечественным Запискам", разным сборникам
(Некрасова, Сологуба ) и "Современнику". С 1847 г. Тургенев совершенно перестает
писать стихи, если не считать несколько небольших шуточных посланий к приятелям
и "баллады": "Крокет в Виндзоре", навеянной избиением болгар в 1876 г. Несмотря
на то, что выступление на стихотворное поприще было восторженно встречено
Белинским, Тургенев, перепечатав в собрании своих сочинений даже слабейшие из
своих драматических произведений, совершенно исключил из него стихи. "Я чувствую
положительную, чуть не физическую антипатию к моим стихотворениям, - говорит он
в одном частном письме, - и не только не имею ни одного экземпляра моих поэм -
но дорого бы дал, чтобы их вообще не существовало на свете". Это суровое
пренебрежение решительно несправедливо. У Тургенева не было крупного
поэтического дарования, но под некоторыми небольшими его стихотворениями и под
отдельными местами его поэм не отказался бы поставить свое имя любой из
прославленных поэтов наших. Лучше всего ему удаются картины природы: тут уже
ясно чувствуется та щемящая, меланхолическая поэзия, которая составляет главную
красоту тургеневского пейзажа. Поэма Тургенева "Параша" - одна из первых попыток
в русской литературе обрисовать засасывающую и нивелирующую силу жизни и
житейской пошлости. Автор выдал замуж свою героиню за того, кто ей полюбился и
наградил ее "счастьем", безмятежный вид которого, однако, заставляет его
восклицать: "Но, Боже! то ли думал я, когда исполненный немого обожанья, ее душе
я предрекал года святого благодарного страданья". "Разговор" написан отличным
стихом; есть строки и строфы прямо лермонтовской красоты. По содержанию своему
эта поэма, при всем своем подражании Лермонтову - одно из первых в нашей
литературе "гражданских" произведений, не в позднейшем значении обличения
отдельных несовершенств русской жизни, а в смысле призыва к работе на общую
пользу. Одну личную жизнь оба действующие лица поэмы считают недостаточной целью
осмысленного существования; каждый человек должен совершить какой-нибудь
"подвиг", служить "какому-нибудь богу", быть пророком и "карать слабость и
порок". Две другие большие поэмы Тургенева, "Андрей" и "Помещик", значительно
уступают первым. В "Андрее" многоглаголиво и скучно описывается нарастание
чувства героя поэмы к одной замужней женщине и ее ответные чувства; "Помещик"
написан в юмористическом тоне и представляет собой, по терминологии того
времени, "физиологический" очерк помещичьей жизни - но схвачены только внешние,
смехотворные ее черты. Одновременно с поэмами Тургенев написал ряд повестей, в
которых тоже очень ярко сказалось лермонтовское влияние. Только в эпоху
безграничного обаяния печоринского типа могло создаться преклонение молодого
писателя пред Андреем Колосовым, героем повести того же названия (1844). Автор
выдает нам его за "необыкновенного" человека, и он действительно совершенно
необыкновенный... эгоист, который, не испытывая ни малейшего смущения, на весь
род людской смотрит как на предмет своей забавы. Слово "долг" для него не
существует: он бросает полюбившую его девушку с большей легкостью чем иной
бросает старые перчатки, и с полной бесцеремонностью пользуется услугами
товарищей. В особенную заслугу ему вменяется то, он "не становится на ходули". В
том ореоле, которым молодой автор окружил Колосова, несомненно сказалось и
влияние Жорж Занд, с ее требованием полной искренности в любовных отношениях. Но
только тут свобода отношений получила весьма своеобразный оттенок: то, что для
Колосова было водевилем, для страстно полюбившей его девушки превратилось в
трагедию. Несмотря на неясность общего впечатления, повесть носит на себе яркие
следы серьезного таланта. Вторая повесть Тургенева, "Бретер" (1846),
представляет собой авторскую борьбу между лермонтовским влиянием и стремлением
дискредитировать позерство. Герой повести Лучков своей таинственной угрюмостью,
за которою чудится что-то необыкновенно глубокое, производит сильное впечатление
на окружающих. И вот, автор задается целью показать, что нелюдимость бретера,
его таинственная молчаливость весьма прозаически объясняются нежеланием
жалчайшей посредственности быть осмеянной, его "отрицание" любви - грубостью
натуры, равнодушие к жизни - каким-то калмыцким чувством, средним между апатией
и кровожадностью. Содержание третьей повести Тургенева "Три портрета" (1846)
почерпнуто из семейной хроники Лутовиновых, но очень уж в ней сконцентрировано
все необыденное этой хроники. Столкновение Лучинова с отцом, драматическая
сцена, когда сын, стиснув шпагу в руках, злобными и непокорными глазами смотрит
на отца и готов поднять на него руку - все это гораздо более было бы уместно в
каком-нибудь романе из иностранной жизни. Слишком густы также краски, наложенные
на Лучинова-отца, которого Тургенев заставляет 20 лет не говорить ни единого
слова с женой из-за туманно выраженного в повести подозрения в супружеской
неверности. - Рядом со стихами и романтическими повестями, Тургенев пробует свои
силы и на драматическом поприще. Из его драматических произведений наибольший
интерес представляет написанная в 1856 г. живая, забавная и сценичная жанровая
картинка "Завтрак у предводителя", до сих пор удержавшаяся в репертуаре.
Благодаря, в особенности, хорошему сценическому исполнению пользовались также
успехом "Нахлебник" (1848), "Холостяк" (1849), "Провинциалка", "Месяц в
деревне". Автору особенно был дорог успех "Холостяка". В предисловии к изданию
1879 г. Тургенев, "не признавая в себе драматического таланта", вспоминает "с
чувством глубокой благодарности, что гениальный Мартынов удостоил играть в
четырех из его пьес и, между прочим, пред самым концом своей блестящей, слишком
рано прерванной карьеры, превратил силою великого таланта, бледную фигуру
Мошкина в "Холостяке" в живое и трогательное лицо". Несомненный успех, выпавший
на долю Тургенева на первых же порах его литературной деятельности, не
удовлетворял его: он носил в душе сознание возможности более значительных
замыслов - а так как то, что пока выливалось на бумагу, не соответствовало их
широте, то он "возымел твердое намерение вовсе оставить литературу". Когда, в
конце 1846 г., Некрасов и Панаев задумали издавать "Современник", Тургенев
отыскал у себя, однако, "пустячок", которому и сам автор, и Панаев настолько
мало придавали значения, что он был помещен даже не в отделе беллетристики, а в
"Смеси" первой книжки "Современника" 1847 г. Чтобы сделать публику еще
снисходительнее, Панаев к скромному и без того названию очерка: "Хорь и Калиныч"
прибавил еще заглавие: "Из записок охотника". Публика оказалась более чуткой,
чем опытный литератор. К 1847 г. демократическое или, как оно тогда называлось,
"филантропическое" настроение начинало достигать в лучших литературных кружках
высшего своего напряжения. Подготовленная пламенной проповедью Белинского,
литературная молодежь проникается новыми духовными течениями; в один, два года
целая плеяда будущих знаменитых и просто хороших писателей - Некрасов,
Достоевский, Гончаров, Тургенев, Григорович, Дружинин, Плещеев и др. - выступают
с рядом произведений, производящих коренной переворот в литературе и сразу
сообщающих ей то настроение, которое потом получило свое общегосударственное
выражение в эпохе великих реформ. Среди этой литературной молодежи Тургенев
занял первое место, потому что направил всю силу своего высокого таланта на
самое больное место дореформенной общественности - на крепостное право.
Поощренный крупным успехом "Хоря и Калиныча"; он написал ряд очерков, которые в
1852 г. были изданы под общим именем "Записок Охотника". Книга сыграла
первоклассную историческую роль. Есть прямые свидетельства о сильном
впечатлении, которое она произвела на наследника престола, будущего освободителя
крестьян. Обаянию ее поддались и все вообще чуткие сферы правящих классов.
"Запискам Охотника" принадлежит такая же роль в истории освобождения крестьян,
как в истории освобождения негров - "Хижине дяди Тома" Бичер-Стоу, но с той
разницей, что книга Тургенева несравненно выше в художественном отношении.
Объясняя в своих воспоминаниях, почему он в самом начале 1847 г. уехал за
границу, где написано большинство очерков "Записок Охотника", Тургенев говорит:
"...я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел;
мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей
дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ,
носил известное имя: враг этот был крепостное право. Под этим именем я собрал и
сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца - с чем я поклялся
никогда не примиряться... Это была моя Аннибаловская клятва". Категоричность
Тургенева, однако, относится только к внутренним мотивам "Записок Охотника", а
не к исполнению их. Болезненно-придирчивая цензура 40-х годов не пропустила бы
сколько-нибудь яркий "протест", сколько-нибудь яркую картину крепостных
безобразий. И действительно, непосредственно крепостное право затрагивается в
"Записках Охотника" сдержанно и осторожно. "Записки Охотника" - "протест" совсем
особого рода, сильный не столько обличением, не столько ненавистью, сколько
любовью. Народная жизнь пропущена здесь сквозь призму душевного склада человека
из кружка Белинского и Станкевича. Основная черта этого склада - тонкость
чувств, преклонение пред красотой и вообще желание быть не от мира сего,
возвыситься над "грязной действительностью". Значительная часть народных типов
"Записок Охотника" принадлежит к людям такого покроя. Вот романтик Калиныч,
оживающий только тогда, когда ему рассказывают о красотах природы - горах,
водопадах и т. п., вот Касьян с Красивой Мечи, от тихой души которого веет
чем-то совершенно неземным; вот Яша ("Певцы"), пение которого трогает даже
посетителей кабака, даже самого кабатчика. Рядом с натурами глубоко-поэтическими
"Записки Охотника" выискивают в народе типы величавые. Однодворец Овсяников,
богатый крестьянин Хорь (за которого Тургенева уже в 40-х годах упрекали в
идеализации) величественно спокойны, идеально честны и своим "простым, но
здравым умом" прекрасно понимают самые сложные общественно-государственные
отношения. С каким удивительным спокойствием умирают в очерке "Смерть" лесовщик
Максим и мельник Василий; сколько чисто романической обаятельности в
мрачно-величественной фигуре неумолимо честного Бирюка! Из женских народных
типов "Записок Охотника" особенного внимания заслуживают Матрена ("Каратаев"),
Марина ("Свидание") и Лукерья ("Живые Мощи"; последний очерк залежался в
портфеле Тургенева и увидел свет лишь четверть века спустя, в благотворительном
сборнике "Складчина", 1874): все они глубоко-женственны, способны на высокое
самоотречение. И если мы к этим мужским и женским фигурам "Записок Охотника"
прибавим удивительно-симпатичных ребятишек из "Бежина Луга", то получится целая
одноцветная галерея лиц, относительно которых никак нельзя сказать, что автор
дал тут народную жизнь во всей ее совокупности. С поля народной жизни, на
котором растут и крапива, и чертополох, и репейник, автор сорвал только красивые
и благоухающие цветы и сделал из них прекрасный букет, благоухание которого было
тем сильнее, что представители правящего класса, выведенные в "Записках
Охотника", поражают своим нравственным безобразием. Господин Зверков ("Ермолай и
Мельничиха") считает себя человеком очень добрым; его даже коробит, когда
крепостная девка с мольбою бросается ему в ноги, потому что по его мнению
"человек никогда не должен свое достоинство терять"; но он с глубоким
негодованием отказывает этой "неблагодарной" девке в разрешении выйти замуж,
потому что его жена останется тогда без хорошей горничной. Гвардейский офицер в
отставке Аркадий Павлыч Пеночкин ("Бурмистр") устроил свой дом совсем
по-английски; за столом у него все великолепно сервировано и выдрессированные
лакеи служат превосходно. Но вот один из них подал красное вино не подогретым;
изящный европеец нахмурился и, не стесняясь присутствием постороннего лица,
приказал "насчет Федора... распорядиться". Мардарий Аполлоныч Стегунов ("Два
помещика") - тот совсем добряк: идиллически сидит на балконе прекрасным летним
вечером и пьет чай. Вдруг донесся "до нашего слуха звук мерных и частых ударов".
Стегунов "прислушался, кивнул головой, хлебнул, и, ставя блюдечко на стол,
произнес с добрейшей улыбкой и, как бы невольно вторя ударам: чюки-чюки-чюк!
чюки-чюк! чюки-чюк!". Оказалось, что наказывают "шалунишку Васю", буфетчика "с
большими бакенбардами". Благодаря глупейшему капризу злющей барыни ("Каратаев"),
трагически складывается судьба Матрены. Таковы представители помещичьего
сословия в "Записках Охотника". Если и встречаются между ними порядочные люди,
то это или Каратаев, кончающий жизнь трактирным завсегдатаем, или буян
Чертопханов, или жалкий приживальщик - Гамлет Щигровского уезда. Конечно, все
это делает "Записки Охотника" произведением односторонним; но это та святая
односторонность, которая приводит к великим результатам. Содержание "Записок
Охотника" во всяком случае, было не выдумано - и вот почему в душе каждого
читателя во всей своей неотразимости вырастало убеждение, что нельзя людей, в
которых лучшие стороны человеческой природы воплощены так ярко, лишать самых
элементарных человеческих прав. В чисто художественном отношении "Записки
Охотника" вполне соответствуют великой идее, положенной в их основание, и в этой
гармонии замысла и формы - главная причина их успеха. Все лучшие качества
тургеневского таланта получили здесь яркое выражение. Если сжатость составляет
вообще одну из главных особенностей Тургенева, совсем не писавшего объемистых
произведений, то в "Записках Охотника" она доведена до высшего совершенства.
Двумя-тремя штрихами Тургенев рисует самый сложный характер: назовем для примера
хотя бы завершительные две странички очерка, где душевный облик "Бирюка"
получает такое неожиданное освещение. Наряду с энергией страсти, сила
впечатления увеличивается общим, удивительно-мягким и поэтическим колоритом.
Пейзажная живопись "Записок Охотника" не знает себе ничего равного во всей нашей
литературе. Из среднерусского, на первый взгляд бесцветного, пейзажа Тургенев
сумел извлечь самые задушевные тона, в одно и тоже время и меланхолические, и
сладко-бодрящие. В общем, Тургенев "Записками Охотника" по технике занял первое
место в ряду русских прозаиков. Если Толстой превосходит его широтой захвата,
Достоевский - глубиной и оригинальностью, то Тургенев - первый русский стилист.
В его устах "великий, могучий, правдивый и свободный русский язык", которому
посвящено последнее из его "Стихотворений в прозе", получил самое благородное и
изящное свое выражение. Личная жизнь Тургенева, в то время, когда так блестяще
развертывалась его творческая деятельность, складывалась невесело. Несогласия и
столкновения с матерью принимали все более и более острый характер - и это не
только нравственно его развинчивало, но приводило также к крайне стесненному
материальному положению, которое осложнялось тем, что все считали его человеком
богатым. К 1845 г. относится начало загадочной дружбы Тургенева с знаменитой
певицей Виардо-Гарсия. Неоднократно были сделаны попытки пользоваться для
характеристики этой дружбы рассказом Тургенева: "Переписка", с эпизодом
"собачьей" привязанности героя к иностранной балерине, существу тупому и
совершенно необразованному. Было бы, однако, грубой ошибкой видеть в этом прямо
автобиографический материал. Виардо - необыкновенно тонкая художественная
натура; муж ее был прекрасный человек и выдающийся критик искусства (см. VI,
612), которого Тургенев очень ценил и который, в свою очередь, высоко ставил
Тургенева и переводил его сочинения на французский язык. Несомненно также, что в
первое время дружбы с семьей Виардо Тургенев, которому мать целых три года за
привязанность к "проклятой цыганке" не давала ни гроша, весьма мало напоминал
популярный за кулисами тип "богатого русского". Но, вместе с тем, глубокая
горечь, которою проникнут рассказанный в "Переписке" эпизод, несомненно имела и
субъективную подкладку. Если мы обратимся к воспоминаниям Фета и к некоторым
письмам Тургенева, мы увидим, с одной стороны, как права была мать Тургенева,
когда она его называла "однолюбом", а с другой, что, прожив в тесном общении с
семьею Виардо целых 38 лет, он, все-таки, чувствовал себя глубоко и безнадежно
одиноким. На этой почве выросло тургеневское изображение любви, столь
характерное даже для его всегда меланхоличной творческой манеры. Тургенев -
певец любви неудачной по преимуществу. Счастливой развязки у него почти ни одной
нет, последний аккорд - всегда грустный. Вместе с тем, никто из русских
писателей не уделил столько внимания любви, никто в такой мере не идеализировал
женщину. Это было выражением его стремления забыться в мечте. Герои Тургенева
всегда робки и нерешительны в своих сердечных делах: таким был и сам Тургенев. -
В 1842 г. Тургенев, по желанию матери, поступил в канцелярию министерства
внутренних дел. Чиновник он был весьма плохой, а начальник канцелярии Даль, хотя
тоже был литератор, к службе относился весьма педантически. Кончилось дело тем,
что прослужив года 1 1/2, Тургенев, к немалому огорчению и неудовольствию
матери, вышел в отставку. В 1847 г. Тургенев вместе с семейством Виардо уехал за
границу, жил в Берлине, Дрездене, посетил в Силезии больного Белинского, с
которым его соединяла самая тесная дружба, а затем отправился во Францию. Дела
его были в самом плачевном положении; он жил займами у приятелей, авансами из
редакций, да еще тем, что сокращал свои потребности до минимума. Под предлогом
потребности в уединении, он в полном одиночестве проводил зимние месяцы то в
пустой даче Виардо, то в заброшенном замке Жорж Занд, питаясь чем попало.
Февральская революция и июньские дни застали его в Париже, но не произвели на
него особенного впечатления. Глубоко проникнутый общими принципами либерализма,
Тургенев в политических своих убеждениях всегда был, по собственному его
выражению, "постепеновцем", и радикально-социалистическое возбуждение 40-х
годов, захватившее многих его сверстников, коснулось его сравнительно мало. В
1850 г. Тургенев вернулся в Россию, но с матерью, умершей в том же году, он так
и не свиделся. Разделив с братом крупное состояние матери, он по возможности
облегчил тяготы доставшихся ему крестьян. В 1852 г. на него неожиданно
обрушилась гроза. После смерти Гоголя Тургенев написал некролог, которого не
пропустила петербургская цензура, потому что, как выразился известный
Мусин-Пушкин, "о таком писателе преступно отзываться столь восторженно".
Единственно для того, чтобы показать, что и "холодный" Петербург взволнован
великой потерей, Тургенев отослал статейку в Москву, В.П. Боткину, и тот ее
напечатал в "Московских Ведомостях". В этом усмотрели "бунт", и автор "Записок
Охотника" был водворен на съезжую, где пробыл целый месяц. Затем он был выслан в
свою деревню и только благодаря усиленным хлопотам графа Алексея Толстого года
через два вновь получил право жить в столицах. Литературная деятельность
Тургенева с 1847 г., когда появляются первые очерки "Записок Охотника", до 1856
г., когда "Рудиным" начинается наиболее прославивший его период больших романов,
выразилась, кроме законченных в 1851 г. "Записок Охотника" и драматических
произведений, в ряде более или менее замечательных повестей: "Дневник лишнего
человека" (1850), "Три встречи" (1852), "Два приятеля" (1854), "Муму" (1854),
"Затишье" (1854), "Яков Пасынков" (1855), "Переписка" (1856). Кроме "Трех
встреч", которые представляют собой довольно незначительный анекдот, прекрасно
рассказанный и заключающий в себе удивительно-поэтическое описание итальянской
ночи и летнего русского вечера, все остальные повести нетрудно объединить в одно
творческое настроение глубокой тоски и какого-то беспросветного пессимизма. Это
настроение теснейшим образом связано с унынием, которое охватило мыслящую часть
русского общества под влиянием реакции первой половины 50-х годов (см. Россия,
XXVIII, 634 и сл.). Доброй половиной своего значения обязанный идейной чуткости
и уменью улавливать "моменты" общественной жизни, Тургенев ярче других своих
сверстников отразил уныние эпохи. Именно теперь в его творческом синтезе
создался тип "лишнего человека" - это до ужаса яркое выражение той полосы
русской общественности, когда непошлому человеку, потерпевшему крушение в
сердечных делах, решительно нечего было делать. Глупо заканчивающий свою умно
начатую жизнь Гамлет Щигровского уезда ("Записки Охотника"), глупо погибающий
Вязовнин ("Два приятеля"), герой "Переписки", с ужасом восклицающий, что "у нас
русских нет другой жизненной задачи, как разработка нашей личности", Веретьев и
Маша ("Затишье"), из которых первого пустота и бесцельность русской жизни
приводит к трактиру, а вторую в пруд - все эти типы бесполезных и исковерканных
людей зародились и воплотились в очень ярко написанные фигуры именно в годы того
безвременья, когда даже умеренный Грановский восклицал: "благо Белинскому,
умершему вовремя". Прибавим сюда из последних очерков "Записок Охотника" щемящую
поэзию "Певцов", "Свидания", "Касьяна с Красивой Мечи", грустную историю Якова
Пасынкова, наконец "Муму", которую Карлейль считал самой трогательной повестью
на свете - и мы получим целую полосу самого мрачного отчаяния. В силу той же
чуткости к колебаниям общественной атмосферы, Тургенев, вслед за наступлением в
1855 г. новой полосы государственной жизни, пишет четыре крупнейших своих
произведения: "Рудин", (1856), "Дворянское гнездо" (1859), "Накануне" (1860),
"Отцы и дети" (1862), в которых является самым замечательным выразителем первой
половины эпохи реформ. Ярче всех своих сверстников он уловил тот момент
единодушия общественных стремлений, когда все хоронили старое и, не предвидя
никаких осложнений, надеялись на лучшее будущее. Затем Тургенев первый с
необыкновенной силой изобразил и поворотный пункт эпохи, когда начался разброд и
из среды сторонников новых веяний выделились два течения - умеренных "отцов" и
быстро понесшихся вперед "детей". В лице Рудина Тургенев хоронил безволье и
бездеятельность поколения 40-х годов, его бесцельное прозябание и бесплодную
гибель. Перед нами богато одаренный человек с лучшими намерениями, но совершенно
пасующий перед действительностью, страстно зовущий и увлекающий других, но сам
совершенно лишенный страсти и темперамента, позер и фразер, но не из фатовства,
а потому, что он электризуется собственными словами и в ту минуту, когда он
говорит, ему искренно кажутся легко преодолимыми всякие препятствия. Отношение
автора к Рудину - двойственное, не свободное от противоречий. Устами Лежнева он
то развенчивает его, то ставит на пьедестал. Дело в том, что в лице Рудина
переплелись Wahrheit und Dichtung. До известной степени Рудин - портрет
знаменитого агитатора и гегельянца Бакунина, которого Белинский определял как
человека с румянцем на щеках и без крови в сердце. Живые черты исторического
деятеля Тургенев перемешал с прозою серого повседневного существования - и
контраст между проповедью Рудина и его мизерным прозябанием получился
поразительный. Явившись в эпоху, когда общество лихорадочно мечтало о "деле", и
притом без эпилога, не пропущенного цензурой (смерть Рудина на июньских
баррикадах), "Рудин" был понят весьма односторонне. Герой романа стал
нарицательным именем для людей, у которых слово не согласуется с делом. Так,
между прочим, понял роман Тургенева Некрасов, который в своей поэме "Саша"
печатно раньше изобразил человека рудинского типа, но которому в
действительности сюжет поэмы подсказала сданная в редакцию "Современника"
рукопись Тургенева (см. предисловие Тургенева к изданию его соч. 1879 г.). Точно
так же отнеслась к Рудину критика 60-х годов, которая нашла в рудинском
"фразерстве" лишнее орудие для своей борьбы с отживающим поколением. Позднейший
читатель никак не может согласиться ни с насмешливым, ни, тем более, с
презрительным отношением к Рудину. Надо рассматривать Рудина в связи с
общественными условиями его времени - и тогда станет очевидным, что его богатые
природные задатки пропали даром не только по его собственной вине. В Западной
Европе из Рудиных вырабатываются блестящие ораторы и вожди общественных групп; а
какую общественную "деятельность" мог бы себе избрать Рудин в России 40-х
годов?.. Была в то время только одна область, отвечавшая понятию о высшем
назначении человека - область слова, литературного, профессорского и кружкового.
Искренно произнесенные "пышные" фразы были тогда и делом, сея в душе слушателей
то стремление к идеалу, которое подготовляло лучшее будущее России. Это видно из
самого романа, где "фразер" Рудин оказывает облагораживающее влияние и на
Лежнева, и на молодого энтузиаста Басистова, и на чуткую Наталью, в лице которой
выступает новая русская женщина, с ее жаждою выбиться из сферы мелких житейских
интересов. - Если в "Рудине" Тургенев, чутко идя навстречу нарождающейся
потребности в живой деятельности, казнил только праздноболтающих людей поколения
сороковых годов, то в "Дворянском гнезде" он пропел отходную всему своему
поколению и без малейшей горечи уступал место молодым силам. В лице Лаврецкого
мы несомненно имеем одного из самых симпатичных представителей
дворянско-помещичьей полосы русской жизни; он человек и тонко-мыслящий, и
тонко-чувствующий. И тем не менее он не может не согласиться со своим другом,
энтузиастом Михалевичем, когда тот, перебрав события его жизни, называет его
"байбаком". Вся эта жизнь была отдана личным радостям или личному горю. "Ухлопав
себя на женщину", Лаврецкий в 35 - 40 лет сам себя хоронит, считая свое
прозябание на земле простым "догоранием". Он протестует против Михалевича только
тогда, когда тот его аттестует как "злостного, рассуждающего байбака".
|
| Статистика | 
Онлайн всего: 4 Гостей: 4 Пользователей: 0 |
| Terra Elegance |  |
|
