Иванов, Георгий Владимирович родился 29 октября (11 ноября) 1894 в Студенках
Ковенской губ. Сын военного, Иванов воспитывался в Петербургском кадетском
корпусе. Печататься начал в 17 лет, в 1911 издал свою первую поэтическую книгу
Отплытие на остров Цитеру (названа по одноименной картине А.Ватто; под этим же
заглавием изданы в 1937 избранные стихи Иванова 1916-1936). По отзыву
Н.С.Гумилева, выделившего этот сборник среди книг дебютантов, поэт «не мыслит
образами… он вообще никак не мыслит. Но ему хочется говорить о том, что он
видит». Визуальная природа лирики Иванова, намного более для нее важная, чем
интеллектуальное начало или подчеркнутая эмоциональность, родственна акмеизму,
приверженцем которого он оставался в свой петербургский период, хотя его
сближали также и с эгофутуризмом И.Северянина, и с эстетикой «прекрасной
ясности», возвещенной М.Кузминым.
До революции Ивановым были изданы
сборники Горница (1914) и Вереск (1916), подготовлена большая книга избранного,
прочитанная в рукописи А.А.Блоком, который нашел эти стихотворения почти
безукоризненными по форме, однако оставляющими ощущение внутренней пустоты:
автор сознательно его добивается, поскольку это творчество «человека,
зарезанного цивилизацией». Мотив «бессмыслицы земного испытанья», возникший уже
в ранних стихотворениях Иванова, станет одним из основных в его поэзии начиная
со сборника Сады (1921) и приобретет доминирующее значение в книгах
эмигрантского периода.
С 1917 Иванов входил в акмеистский «Цех поэтов»,
после революции участвовал в деятельности издательства «Всемирная литература»,
где входил в возглавляемую Гумилевым французскую секцию. Гибель Гумилева
означала для Иванова не только закат поэтической школы, к которой примыкал он
сам, но и самое бесспорное свидетельство краха всей русской культуры. В книге
мемуаров Петербургские зимы (1928) Иванов пишет о том, что крах был следствием
большевистского насилия, но в большой степени и результатом внутреннего кризиса
самой этой культуры, блестящей и по существу беззащитной, зараженной пороками
времени: не зная ни идеалов, ни ценностей высшего ряда, оно страдало
безответственностью и поверхностным дендизмом.
Умирание великой традиции
составляет постоянный поэтический сюжет Иванова (сборникики Лампада, 1922, Розы,
1931). Поэтика центона, когда стихотворение составлялось из стихов какого-либо
одного или нескольких поэтов, вызывая многочисленные и не всегда проясненные
ассоциации с поэтами от Тютчева до Блока, стала наиболее характерной
особенностью Иванова в книгах Розы и Портрет без сходства (1950), принесших ему
славу первого поэта русской эмиграции.
Представляя собой цикл из 41
стихотворения, построенных вокруг повторяющихся лирических сюжетов, Розы доносят
типичную для Иванова мысль об эфемерности и ненужности «мировой красоты»,
которая смиряется перед отталкивающим «торжеством мирового уродства».
Многократно возникающая в стихах 1920-1930-х годов нота, которую Иванов
афористически выразил в своей прозе Распад атома (1938): «Пушкинская эпоха,
зачем ты нас обманула?», определяет звучание его произведений, где показывается,
как грубость и примитивизм реальных отношений разрушают последние иллюзии
относительно мира как воплощения красоты и добра. Атмосфера деградации и
безнадежности, которую Иванов воссоздает в стихотворениях позднего периода,
доминирует и в Распаде атома, его «поэме в прозе» (Ходасевич), где с вызываюшей
прямотой и точностью описаны будни парижского «дна», восприятого как завершение
европейской культуры.
Творчество Иванова рядом критиков истолковано как
первый (и, возможно, единственный) памятник русского экзистенциализма, для
которого, согласно Р.Гулю, мир преврашается либо в «черную дыру», либо в плоскую
авантюру. Художественный язык Иванова меняется, с ходом времени все более
активно соприкасаясь со сферой тривиальных понятий и вещей, которые осознаются
как последнее свидетельство неподдельности в мире, пропитавшемся условностями и
фальшью. Вместе с тем для поэтики последних книг Иванова (Портрет без сходства)
характерно широкое использование метафоры «сна», который становится
специфическим припоминанием давно пережитого, когда «прошлое путается,
ускользает, меняется». Иванов воскрешает лица и эпизоды своей петербургской
юности, однако действительное портретное сходство оказывается исключено по
самому характеру построения рассказа — и поэтического, и мемуарного (цикл
очерков 1924-1930 под общим заглавием Китайские тени, отдельным изданием при
жизни автора не выходили).
В лирике позднего периода важное место
занимает тема омертвения традиционных способов художественного изображения мира
и резко изменившегося статуса поэзии, которой более не дано пробуждать страстный
отклик масс («Нельзя поверить в появление нового Вертера… Новые железные законы,
перетягивающие мир, как сырую кожу, не знают утешения искусства»). С этой
позиции Иванов, на протяжении первых двух эмигрантских десятилетий активно
работавший как критик, подходил к оценке явлений современной литературы. Его
взгляды и намеченные им эстетические приоритеты оказали существенное воздействие
на поэзию «Парижской ноты», тесно связанную с деятельностью журнала «Числа», где
Иванов был одним из главных сотрудников.
В годы Второй мировой войны
Иванов придерживался взгляда на события, который впоследствии вызвали нападки на
него за коллаборационизм. В послевоенные годы общественная позиция Иванова
приобрела отчетливо выраженный антисоветский характер, что в новых условиях
привело его к конфликту с Г.Адамовичем, своим литератунным единомышенником еще
по петербургскому периоду.
Умер Иванов в Йере (департамент Вар, Франция)
2 августа 1958.